другой комнатушки вышли две девушки, незнакомые, в форме. Поздоровались робко и на скамейку, что вдоль стены под окнами, рядышком сели. Понял я, что они из того самого ППО.
Посмотрел я мельком на одну, на другую, и словно что-то толкнуло: «Где? Где я видел ее?.. Ведь видел же…»
Еще раз внимательно посмотрел на сидевшую с краю. И девушка в упор, широко раскрыв глаза, смотрела на меня… Робкая, неуверенная улыбка появилась на ее лице.
— Лейтенант… миленький… Господи, жив ведь… — чуть слышно произнесла она.
И тут словно память высветлило: «Рождествено… Школа… 19 января…» Ведь это она тогда ко мне подошла, закурить принесла! Подошел, протянул ей руки:
— Здравствуйте! Вот видите, жив!
— Господи, слава Богу, живы! А я, честно говоря, и не думала, что выживете, ведь врачи вас в смертники определили, а уж когда ночью в Россошь повезли, то уж точно решила, что не доедете. Ну как вы?
Ефим и все, кто был там, во все глаза смотрели на нас.
— Ну, Ефим, по такому поводу придется тебе…
— Без намеков, прошу без намеков! Сам понимаю.
Из какого-то заветного, только ему одному известного секретного места была извлечена фляга с чистейшим, медицинским… Яичница призывно шкварчала в большой глубокой сковороде, вместившей чуть не две дюжины яиц, пучок зеленого лука, появилась еще какая-то снедь. Медики народ гостеприимный — вечер прошел чудесно. Разговоры, воспоминания — конца не видать…
— Пойдемте погуляем, — обратилась ко мйе сидевшая рядом Люда.
Кстати, только сейчас, за столом, я узнал, что она москвичка и фамилия ее Сорокина и что служит она в корпусном медсанэскадроне, а сейчас прикомандирована на помощь в ППО, кладовщицей.
Мы незаметно, так, по крайней мере, казалось мне, тихонечко вышли из дома.
Лес, чудный русский лес. Тишина. Словно и войны-то никакой нет, — словно и не было всех" ее ужасов. И — весна…
Мы шли по тропинке в глубь леса. Люда рассказывала о школе, о том, что добровольно пошла в военкомат, попросилась на фронт, в действующую армию и вот уже год как в нашем корпусе.
— Поначалу страшно было, особенно там, под Валуй-ками. Как стали раненых привозить, молодые такие, знаете, руки тряслись… Крови я боялась. Теперь привыкла. А как тогда в Рожаествено вас увидела, да еще врачи сказали: «безнадежный*, ну, подумала, никогда не привыкну на такие молодые смерти смотреть…
— Не надо, Людочка, сейчас об этом. Кто погиб, того не вернешь. Кто выжил — живет. Но о смерти думать не надо. Смотри, какой лес… и хвоей пахнет. Люблю я лес…
— Вы знаете, я тоже лес люблю. И речку. Особенно когда песочек на берегу и солнышко…
— Да, речки-то на нашей земле есть, а вот песочек-то на многих кровью полит, да какой кровью…
— Ну вы же сами сказали — не надо об этом.
— И правда, не надо. Но ведь не уйдешь от этого… Война, будь она проклята!
Мы шли все дальше и дальше. Молчали.
— Товарищ лейтенант, а вы тоже из Москвы? — В ее голосе прозвучала больше надежда, чем вопрос.
— Да, я из Москвы. Вернее, из Подмосковья. Слышала про такое село — Тайнинское? И станция такая есть по Ярославской железной дороге.
И я рассказал обо всех тех легендах ли, слухах ли, а может, и древней правде, которые бередили наши мальчишеские души в те уже далекие, но не забытые детские и юношеские годы. Я так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как стало смеркаться. Мы остановились. Стояли и смотрели молча друг на друга.
— Товарищ лейтенант…
— Не надо «лейтенант», а? Зови меня по имени, ладно? Ведь я тебе не начальник, а ты не подчиненная.
— Не знаю, получится ли…
— Должно получиться. Ведь мы еще встретимся? А?
— А вам… А тебе этого хочется?
— Конечно.
— Значит, встретимся. А знаешь, что мне очень хочется? Чтобы ты научил меня верхом ездить. А то все на повозках да на повозках. У нас ведь верховых-то лошадей мало.
— Во-первых, не лошадей, а коней. В кавалерии так говорить положено.
— Слушаюсь, товарищ гвардии лейтенант! — рассмеялась она. — Так как насчет занятий, договорились?
— Когда прикажете начать? Прямо сейчас?
— Ну не сейчас… Сейчас уже темнеет. Завтра можно?
— Конечно можно, приходи в конце дня.
И мы быстро зашагали по тропинке к дому. Как легко и весело было на сердце в тот вечер. Та неожиданная встреча, лес, показавшийся каким-то особенным… И рядом милая, симпатичная девушка… Нам было по двадцать с небольшим…
На следующее утро я проснулся рано в великолепном настроении. Мне все нравилось! Посмотрел на часы, было что-то около семи. Мысленно повел глазами за предстоящим движением часовой стрелки и отметил в сознании — до вечера еще чуть не полный оборот, 12 часов! Безобразие какое-то, столько часов еще ждать… Чего? Встречи с Людой? Что это со мной? Влюбился? Да как же так может быть, в один день? А Вера? При мысли о Вере всплыло то неприятное, холодное, застрявшее в сердце в тот февральский вечер. А ноябрьский вечер, Зоя? Ничего вразумительного самому себе ответить на вопрос «Что со мной?» я не смог. А кто бы смог?
— Товарищ начальник… — На пороге стоял Николай.
— Чего тебе?
— Где это вы вчера вечером пропадали и когда домой явились?
— А ты что, родитель мой? Или я обязан тебе отчет давать? Так я совершеннолетний. Не маленький.
— Маленький не маленький, а сказать, куда пошли, — надо. Не рядовой солдат. Кстати, вчера вечером из штаба полка прибегали, вас к телефону из штаба дивизии Брате нков требовал..
— Ругался?
— А я почем знаю. Я с ним не говорил. Посыльному сказал, что лейтенант где-то в подразделениях, как придет, скажу, что звонили.
— Так что же ты вчера мне не сказал?
— А что говорить на ночь глядя? Сегодня сами узнаете, что к чему…
К 12 часам мы с Николаем, верхами, выехали в штаб дивизии. До места, где он располагался, ехать было минут сорок.
Братенков собрал оперативников всех подразделений дивизии для ознакомления с обстановкой на участке Воронежского фронта, в тылу действующих армий и в нашем районе. Данные контрразведки, о которых он сообщил, как-то не очень соответствовали, прямо скажу, благодушному мирному настроению.
Дело было в том, что в лес, неподалеку от нашего расположения, противник выбросил парашютистов — то ли разведчиков, то ли диверсантов. Жители соседнего хутора обнаружили в лесу несколько парашютов. Других данных пока не было.
— Так что вот, дорогие товарищи, отдых отдыхом, но бдительность терять нельзя. А то вчера вечером я хотел поговорить с одним нашим товарищем, а его в полку найти не могли. А полк-то в лесу стоит.
Говоря это, Братенков не смотрел в мою сторону, но краска, вылезшая у меня на шею и щеки из-под воротника френча, красноречиво свидетельствовала о виновнике.
— Единственное, что я могу сообщить, — это то, что эти парашютисты могут быть одеты в красноармейскую форму и, конечно, вооружены, и вряд ли это немцы. По линии командования ориентировка командирам полков отдана. Они будут организовывать прочески лесных массивов и усиленную охрану в местах дислокаций. А ваша задача, надеюсь, вам ясна? Не забудьте связаться с местным населением. И повторяю: бдительность и еще раз бдительность!
Через час мы с Николаем тронулись обратно. Братенков мне так ничего не сказал, видимо, решил, что и намеков достаточно.
До расположения полка оставалось минут двадцать хорошей рыси. Мой серый Разбой, к счастью оставшийся в живых, отдохнувший, шел легко, поекивая селезенкой. Приподнимаясь в такт в седле, я думал о только что сказанном Братенковым. Как-то не вязалось: десант, враги, диверсанты и… тишина, лес, покой, встреча с Людой…
Дорога шла вдоль опушки. Размечтавшись, я не заметил стоящей чуть отдельно развесистой сосны, с сучьями над дорогой. Чуть не ударившись головой о толстый сук, резко нагнул голову… Что случилось в тот момент, я понял только через несколько минут. Я лежал на земле и с удивлением смотрел на Николая, стоящего передо мной на коленях.
— Господи, что такое? Не разбился? — Он тронул меня за плечо. — Как же это? Как ты себя чувствуешь?
— Коля, ей-богу, не знаю, что случилось. Голова вот кружится, — но боли нет. А почему я упал?
— А ты головой не ударился?
— Да нет, не ударился. — Я провел рукой по лбу. — Только резко кивнул…
Неужели это все еще ранение о себе дает знать?
— Вот приедем, пусть Аронов посмотрит.
— А что он посмотрит? Смотреть-то не на что. Потихоньку, опираясь на Николая, я встал. Он помог сесть в седло. Дальше ехали шагом.
Почему же я слетел с седла? Почему потерял сознание? На все «почему» я, естественно, ответить не мог. Ясно было одно: резко головой кивать не надо… Подумал-подумал и решил ни Ефиму, ни кому другому в полку об этом не говорить. А то запрячут в госпиталь…
— Николай Григорьевич, Коля! О том, что случилось, никому ни слова! Понял? Это и просьба и… приказ. Вот так.
Проезжая мимо штаба полка, я соскочил с седла, отдал^ повод Николаю:
— Давай домой, меня не жди. Обед приготовь, я через часик буду.
В штабе помощник начальника штаба — ПНШ-2 старший лейтенант Зотов, сидя в уголочке за небольшим столиком, еще пахнувшим свежей сосной, что-то писал, заглядывая в двухверстку — топографическую карту, сложенную гармошкой.
— О, вот хорошо, что ты пришел! А я уже посылал к тебе. Бумагу вот из штадива нарочный привез, на, посмотри.
Это было распоряжение об усилении охраны и ориентировка о возможном появлении десантов противника в нашем районе.
— Я об этом знаю. Я
