И вроде неплохо у него получалось — аттестат был безукоризненным, да и перспективы по службе тем паче в военное время, были просто блестящими. Да вот незадача только — Россия войну с Японией проигрывала. Чтобы осознать эту нехитрую истину, не нужно быть таким уж стратегом — достаточно иметь хоть каплю соображения…
В приемной, у заваленного бумагами стола адъютанта, на шатких стульях сидели несколько полковников и двое богатырской стати казаков. Однако дело, по коему мичмана вызвали к
Генерал потер ладонями осунувшееся, бледное от недосыпа лицо.
— А-а, прибыли, голубчик? Очень хорошо.
Впрочем, из дальнейшего разговора выяснилось, что не так уж и хорошо. Короче, повадился кто-то из японских лазутчиков шастать по тылам обороняющихся русских войск. Да так ловко и нахально, словно у себя дома. Если бы просто мелко пакостил да высматривал — рано или поздно поймали бы. Но он же, сука узкоглазая, оказался каким-то там самураем-невидимкой — посланный на его поимки отряд жандармских чинов попросту был вырезан, причем чуть ли не под окнами штаба!
— Доложили мне, что вы, Павел Андреевич, умеете нечто эдакое… — И сидящий рядом с командующим худощавый контр-адмирал неопределенно пошевелил в воздухе пальцами.
Мичман слушал с легкой хмуростью, прикидывая, какими же словами можно охарактеризовать выпавшее ему непростое поручение. Выходило — сплошь и рядом только нецензурными. Если уж обученные всяким жандармским штучкам голубые мундиры спасовали, то потомственному Давыдову в самый раз и отдуваться. Да, из поколения в поколение в их роду передавались секреты борьбы, сохранившиеся еще со времен древних русских воинов. Знаток этого вида боевого искусства запросто мог пройти сквозь ватагу решительных парней, при этом ненароком уронив их всех себе под ноженьки. И пару раз из хмельного куража мичман продемонстрировал свои умения коллегам отнюдь не робкого десятка…
— Одним словом, на вас, господин мичман, последняя надежа. Возле адъютанта ждут двое проверенных ребят из казачьих пластунов, они не подведут. Берите их, делайте, что сочтете нужным, — в методах не ограничиваю. Все, ступайте с богом и избавьте Порт-Артур от этой банды узкоглазых убивцев…
Так вот и началась эта авантюрная, совершенно безумная вылазка. Пластуны сначала немного недоверчиво и свысока посматривали, поступив под командование морского офицера. Пришлось, свернув за угол, малость помять их да зубы начистить, чтоб не скалили. О, сразу соображение проявилось, да уважение во взглядах обозначилось!
— Звыняйте, ваше благородие, обознались… — смущенно заявил представившийся как Чмырь жилистый чернявый парень, украдкой потирая еще ноющую поясницу.
Второй же, назвавшийся Гмырей, глядел просто с восторгом на оказавшегося вовсе не рохлей командира. Ну да, ему ж досталось малость поменьше.
— Так, слушай мою команду, — с великолепной невозмутимостью рассудил мичман и перечислил кое-какие соображения по порученному делу.
Ребятки оказались тоже тертыми. Кое-что добавили, уточнили со своей стороны. И гуськом потянулись за Давыдовым к главначснабжу, а по-морскому — баталеру Сорокину за обмундированием и кое-какими хитрыми задумками. С кажущейся ленивой и вялой беззаботностью они зашли в самую глубину необъятного склада. Правда, их несколько разочаровало то, что баталер был уже предупрежден начальством свыше и выдал все требуемое по первому же слову. Хотя в другое время спорил бы до хрипоты, брызгая слюной и в отчаянии стукая себя по отнюдь не впалой груди.
Как бы то ни было, тот безропотно выдал все требуемое мичманом, хотя и проводил удаляющуюся тяжело нагруженную троицу весьма задумчивым взглядом.
Первым делом Давыдов нагрянул в казармы. Выгнал взашей из первой же попавшейся комнаты поселившуюся было там сухопутную шушеру с помятыми от беспрерывного пьянства лицами и бросил свою добычу на жесткую, как палуба броненосца, армейскую койку. Пока мичман откупоривал бутылку шустовского коньяку, ребята мигом очистили столик, длинными обоюдоострыми кинжалами нашинковали ветчину и венскую колбасу. Сыр, истекающий ароматными слезами, и даже — о чудо! — каким-то совершенно непонятным образом завалявшийся у хозяйственного Сорокина чуть вялый лимон.
От полузабытых за время осады деликатесов сводило скулы, а в душе поднималась мерзкая горечь. И все же, стиснув зубы, мичман пил благородный напиток и наворачивал съестное. Заправившись на полную катушку, он распорядился:
— Всем спать! С закатом побудка, — и подал пример.
Хмурый, злой и невыспавшийся жандармский офицер тыкал в карту прямым и негнущимся, как карандаш, пальцем, указывая места, где и когда неведомый и опасный лазутчик обозначил свое присутствие. А благоухающий хорошим коньяком и копченостями Давыдов довольно щурил глаза, требуя еще подробностей. Наконец он призадумался.
— А ведь к артпогребам тропку нащупывает этот сучий потрох, не иначе! — важно изрек он результаты своих размышлений.
Сидящий напротив жандарм аж подпрыгнул с испуга. Немного побледнев лицом, он несколько секунд жадно хватал воздух ртом.
— А… это… но вы понимаете, господа, что будет, если он туда проберется? — На него было жалко смотреть.
— Да тут и понимать неча — подорвет усе к едреной матери, — снисходительно объяснил ему Гмыря, постукав прокуренным пальцем по тому месту, где на двухверстке располагалась святая святых любой крепости — арсенал и пороховые погреба.
А Чмырь, найдя на карте квадратик с караулкой для сменных чинов, указал на него и вопросительно поднял взгляд на мичмана. Тот усмехнулся благодушно, дымя комсоставовским «Дукатом» с золотым обрезом, и кивнул.
— Верно мыслишь, верно. Если нынче ночью япошки не полезут туда, то других шансов у них попросту нет.
На том и порешили. Засада — древний как мир и надежный как булыжник метод борьбы с подобными любителями шастать по воинским тылам аки тать в ночи…
— Идут, ваше благородие. Часового на углу уже сняли, следующего пасут, — выдохнула на ухо затаившемуся Давыдову неслышно возникшая из ночи тень.
Мичману было жаль простых ребят, погибающих под ножами вражеских лазутчиков. Но он жестом дал команду — ждать! Сам он на месте неведомых диверсантов не пошел бы вперед всей кучей. А вот пару- тройку решительных парней послал бы — вахтенных вырезать да путь расчистить. Так что пусть узкоглазые, уверовавшие в свою безнаказанность, увязнут поглубже да подойдут плотнее…
Время тянулось медленно, несмотря на пробивающую временами нервную дрожь. Давыдов поглаживал пальцем свой наган, офицерский, с самовзводом — и терзался сомнениями. Верно ли они предугадали действия японцев?
«Отставить, мать-перемать!» — одернул он себя. Операция уже началась, так что ничего изменить или поправить было ровным счетом невозможно.
И выдержка затаившейся под телегой парочки была вознаграждена. Из темноты, как раз оттуда, откуда и ожидалось, бесшумно вынырнули четыре… нет, пять еще более черных сгустков мрака. Зачарованно мичман следил, как те легко, словно паучки, взобрались по отвесной стене каземата, перевалили через верх и скользнули к замершему в тишине зданию караулки.
Выждав для верности еще секунд десять, Давыдов с невероятным облегчением, словно всаживая заряд жизненной силы в женщину, бешено выкрикнул в темноту:
— Свет!
Сначала раздалось неистовое, словно змеиное шипение. Мичман почти физически ощутил, как по кабелям в бумажной, пропитанной каучуком обмотке проскочила короткая судорога электрических токов.
