лейтенант.
Гриша шагнул вперед. Его разбитые губы что-то шептали. «Сейчас он выдаст себя, чтобы спасти Арсения», — пронеслось в голове Екатерины Ивановны.
— Нет! — опережая Гришу, крикнула она. — Я не знаю его! Мы не знаем его!..
Раздался выстрел. Арсений дернулся, качнулся, повалился навзничь.
Мать со стоном бросилась к нему. Она прижала его окровавленную голову к груди, смотрела в его мертвые глаза, гладила его волосы. Потом вдруг поднялась, выпрямилась…
Она смотрела прямо в глаза лейтенанту, и тот невольно попятился под ее взглядом.
— Ты убил моего сына, моего первенца… Ни слова не услышишь от меня, подлец!
Лейтенант торопливо вынул платок и обтер им вспотевшее лицо и руки.
— Второго к стенке! — хрипло крикнул он.
Екатерина Ивановна молча, не двигаясь с места, смотрела, как поставили к стене Афанасия. Лейтенант торопливо сосчитал до трех. Прогремел выстрел, и младший упал рядом с братом….
Несколько мгновений в комнате было тихо. И вдруг случилось то, чего никто не ждал: Екатерина Ивановна вырвала автомат из рук немецкого солдата, и длинная очередь прострочила тишину.
Первым упал лейтенант. За ним — атаман и двое солдат. Остальные, давя друг друга, бросились к двери. Екатерина Ивановна стреляла им вдогонку. Послышались стоны, крики…
Учительница захлопнула дверь и заперла ее на тяжелый засов. Развязала веревки, которыми были связаны у Гриши руки.
— Ты видел?.. Клянись, что не забудешь и отомстишь. Клянись!
— Клянусь!..
— Теперь беги! — Екатерина Ивановна распахнула оконную раму. — Ночь… Тебя не увидят. Беги направо, через огороды в степь!
Гриша выпрыгнул в окно и скрылся в темноте. Екатерина Ивановна подошла к сыновьям, уложила их рядом, накрыла скатертью со стола и поцеловала, как целовала обычно по вечерам, когда они лежали в постели. После этого она собрала брошенное оружие, диски. Погасила лампу и снова взяла автомат…
Немцы стреляли в окно. Со звоном вылетели стекла, пули свистели в комнате.
Около получаса оборонялась учительница.
Отчаявшись захватить ее живой, немцы подожгли дом. Но и из горящего дома гремели выстрелы…
Прошло несколько дней. Как-то раз ночью, почти перед самым рассветом, в станице началась перестрелка.
Какие-то всадники ворвались в станицу. Первым загорелся дом квартального старосты. Потом занялся дом атамана и хата Дарьи, выдавшей Гришу. Противотанковая граната разорвалась в школе, где жили жандармы.
И снова все стихло. Только пылали подожженные дома да перепуганные немцы метались по улице, без толку паля в степь. Утром станичники нашли тела трех расстрелянных старост. Труп Дарьи качался на перекладине ворот. На груди у нее был приколот лист бумаги с надписью:
«Казнена степными партизанами за измену Родине».
В станице многие видели нападавших. Ими командовал пожилой мужчина, высокий, плечистый, с окладистой черной бородой…
… — Не помню, как я вырвался из станицы, — рассказывал мне впоследствии Гриша, когда он связным пришел к нам в партизанский лагерь, на гору Стрепет. — За спиной гремели выстрелы. Стреляли немцы, отстреливалась Екатерина Ивановна… Видел зарево пожара… Я бежал по степной дороге. Потом споткнулся, упал — и потерял сознание…
Пришел в себя — ничего не могу понять. Небольшая чистая комната. Лежу на кровати. В углу теплится лампада перед иконой. А у кровати сидит священник: длинные седые волосы, поношенная ряса.
Мне показалось, что я брежу. Протер глаза. Священник сидит, улыбается.
— Проснулись? Ну вот и хорошо. Я сейчас вам теплого молока принесу.
Священник заметил мой удивленный взгляд и ласково сказал:
— Не волнуйтесь, молодой человек. Когда поправитесь, я все расскажу. А пока знайте одно: в этом доме никто вас не обидит…
Только на другой день узнал Гриша, как он очутился у священника.
Фамилия священника — Бессонов. Он служил в церкви небольшой станицы под самым Краснодаром. В тот день, когда погибла Екатерина Ивановна, его вызвали к умирающей старухе-казачке. Под утро он возвращался домой в своем шарабанчике. Неожиданно лошадь шарахнулась в сторону. И старик увидел: на дороге лежит человек. Это был Гриша. Бессонов подобрал его и привез к себе.
О том, кто такой Гриша и почему он очутился в степи, священник не расспрашивал.
Как-то вечером он сидел у кровати Гриши. Говорили о войне, о немцах, о партизанах. Гриша увлекся, сболтнул было лишнее, оборвал разговор.
— Давайте договоримся, Гриша, — сказал священник. — Мне бы не хотелось вводить вас в заблуждение. Я знаю, кто вы. В бреду вы говорили о Екатерине Ивановне, о пожаре, о смерти ее сыновей. Вспоминали о старосте с рыжей бородой. Я ведь всех их хорошо знаю… Немцы, Гриша, считают вас мертвым, они думают, что вы погибли в огне вместе с Екатериной Ивановной. Поэтому живите пока у меня спокойно. А когда поправитесь, делайте, что ваша совесть вам велит…
Несколько дней прожил Гриша у Бессонова. К священнику часто приходили люди. Звали его на требы — на крестины, похороны, свадьбы. Но были и особые гости. Обычно они являлись, когда уже темнело, приносили какие-то тяжелые свертки, говорили вполголоса. Гриша ни разу не видел их. Однажды под вечер к нему вошел Бессонов.
— Я к вам гостя привел, Гриша, — сказал он. — Побеседуйте, а я пойду, дел у меня сегодня много…
Вошел пожилой казак с густой черной бородой. Глаза его строго и пытливо смотрели из-под тронутых сединой бровей. Говорил неторопливо, отрывисто.
— Здорово, Григорий. Я — Пантелеич. От Азардова.
У Гриши невольно мелькнула мысль: не провокация ли это?
— От Азардова? — удивился он. — Не знаю такого.
Пантелеич усмехнулся в свою густую бороду.
— Это хорошо, что не знаешь…
Потом, помолчав, спросил:
— А ты любишь кубанские арбузы? Хороши они у нас!
Это был условленный пароль, который дал Грише Азардов еще в бытность того в Краснодаре.
— Теперь вспомнил! — засмеялся Гриша.
— То-то! Ну, давай о деле поговорим.
Оказывается, Гришу и в Краснодаре считали погибшим. Два дня назад Бессонов (Пантелеич называл Бессонова «отец Петр» или «батюшка») сообщил, что Гриша жив и здоров и находится у него. Азардов велел Грише, как только он поправится, явиться к Пантелеичу, в его степную партизанскую группу, работавшую по специальному заданию подпольного руководства.
Простившись с Гришей и стоя уже в дверях, Пантелеич напомнил:
— Когда будешь уходить от отца Петра, спасибо скажи ему: если бы не он, висеть бы тебе на перекладине!..
Гриша пробыл у Бессонова еще два дня. Он распрощался с ним в сумерки и, разволновавшись, очень бессвязно благодарил его. А тот мягко улыбнулся и просто сказал:
— Не надо благодарностей: каждый поступает так, как велит его совесть…
Гриша ушел в группу Пантелеича. Здесь он узнал о налете партизан на Старо-Щербиновку. Налет прошел на редкость удачно — как и все, что делал Пантелеич. Многие говорили, да и теперь говорят, что Пантелеичу везло. Я не согласен с этим. Пантелеич всегда очень внимательно готовился к операциям, разведка у него была поставлена замечательно, да к тому же он был и прекрасным организатором.
