скажет: «Я болен», потому что народу, живущему там, отпустятся согрешения (Ис. 33, 24). Говорили, одним словом, о том, что должно совершиться что–то такое, что поразит «язву» в голову и уничтожит главное орудие ее: тление.
И действительно совершилось…
Чаяния языков исполнились…
Как–то странно загорелись глаза епископа. Он встал и выпрямился во весь рост. Взгляд его скользнул поверх головы отца Герасима и устремился куда–то в беспредельную заочную даль. Казалось, там, в глуби седых веков, хотел он рассмотреть то, что совершилось, и поведать о том сидевшему перед ним священнику.
И вдруг почувствовал отец Герасим, что сейчас здесь с ним тоже что–то совершится.
И сама, казалось, природа поняла, что здесь в этом убогом домике сейчас решится тайна человеческой души, разрублен будет наконец тот мертвый узел, в который затянулась жизнь несчастного священника.
И поняла это природа и не смогла сдержаться: блеснула молния над разоспавшейся землей и раскатилась в небе громом.
Свет молнии ворвался в комнату и озарил ее.
Отец Герасим невольно вздрогнул, но на лице епископа не шевельнулся ни один мускул. Уже не скромным тоном собеседника, а властным проповедническим голосом, в котором звучали ноты торжествующей радости, епископ проговорил:
— Какая–то величественная и страшная великая тайна совершилась в одном пункте земного шара — в Иерусалиме, среди народа и без того удивлявшего других своей странной историей. Что именно совершилось, это до сих пор в точности остается непонятным, неузнанным, непостижимым. Говорили, что появился великий пророк, властно учивший народ, творивший чудеса. За богохульство он был казнен по закону Моисееву, но потом пронесся слух, что он воскрес. Одни поверили, другие усомнились. Но и те и другие, и вообще все евреи только до потрясения подивились всему происшедшему и начали было успокаиваться; а многие даже спешили позабыть эту тяжелую и непонятную историю, как вдруг небольшая кучка евреев из бывших учеников казненного пророка, до тех пор никому почти не известная, отделилась от евреев в самостоятельную общину и стала проповедовать о том, что распятый на кресте был не кто иной, как Сам Сын Божий, равный Богу, Сам Бог…
— Вы поняли, конечно, что я заговорил о христианстве, — переменив вдруг тон речи и опустившись на стул, сказал владыка, обращаясь к отцу Герасиму, — не правда ли, какая странная догматика этого учения? Мне думается, что если бы какой–нибудь шутливый человеческий гений задался целью нарочно составлять какую–нибудь философскую систему или какое–нибудь учение, все сотканное из самых необъяснимых тайн, из прямых противоречий человеческому уму, он не смог бы превзойти нашего догматического богословия. Тут что ни слово, начиная с учения о Троице и кончая лампадкой перед иконой, все только одни противоречия обыкновенному, здравому, незасоренному человеческому уму. Напрасно наши лучшие философские и богословские умы стараются с энергией, достойной лучшего дела, устранить эти противоречия и примирить христианство с разумом. Все их ученые и многолетние труды разбивает порой одним каким–нибудь «каверзным» вопросом простой мужик–сектант. Вам не приходилось видеть, как краснеют иногда наши миссионеры — магистры богословия, выходящие на беседы с сектантами– рационалистами во всеоружии своей науки и не могущие ответить на вопросы не богословского, а простого мужичьего детского ума? Не говорю уж о представителях естественных наук. Им христианство представляется настолько противоречивым здравому уму, что они перестали и говорить о нем. А некоторые великие умы, которые не желают все–таки расставаться с христианством, как, например, наш Л. Н. Толстой, чтобы хоть как–нибудь избавиться от этих противоречий, решили просто совсем порешить с догматикой и стали говорить, что ее выдумали люди (иерархия), а в действительности Сам Христос ничего подобного не говорил. Неправда. В нашей догматике нет ни одного слова лишнего. Она есть полное раскрытие, путем строго логических умозаключений, подлинного учения апостолов, передавших в точности подлинные слова Христа. Если теперь христианство находят противоречащим здравому уму, то ведь первые люди, услышавшие его, выразились о нем еще крепче: они называли это учение «безумием». Тогда, значит, оно еще более противоречило здравому уму. И вот, несмотря на это, оно было принято людьми, распространилось почти по всему лицу земному и теперь уже насчитывает двадцатый век своему существованию. Для многих тут загадка. А в сущности–то дело очень просто. Разве в жизни мы принимаем только то, что очевидно для нашего ума? Часто совсем наоборот: принимаем и признаем за истину то, что совсем нам непонятно. Колумб сколько ни доказывал европейцам, что должна существовать Америка, никто ему не верил, а когда он съездил и привез новые вещи и новых людей и поставил их перед европейцами, тогда они должны уж были поверить, что есть действительно новая земля. Скажите деревенской старухе, что пар может возить, да еще быстрее лошади, поверит она вам? Но вот прошла через село железная дорога, и та же деревенская старуха, продолжая не понимать, как это пар возит, садится в вагон и соглашается, что пар может возить. Многие ли знают устройство телефона, и многим ли понятно действие электрического тока, но это не мешает не смыслящим ничего в физике пользоваться услугами телефона, телеграфа и признавать существование электричества. Тут факт перед глазами; его можно не понимать, так или иначе объяснять, но отвергать нельзя.
По этой причине не смогли люди отвергнуть и христианство в самом начале его появления.
Странная и непонятная была проповедь апостолов, но факт был у слушателей перед глазами, и они принимали христианство. О чем проповедовали апостолы? Во–первых, они ничего не проповедовали и ничему не учили, в том смысле, в каком мы теперь эти слова употребляем. Они просто ходили и рассказывали, разносили по миру «благую весть» о том, что произошло в Иерусалиме. Что же там произошло, по словам апостолов? А то, что в мире, на земле «ЖИЗНЬ ЯВИЛАСЬ, И МЫ ВИДЕЛИ И СВИДЕТЕЛЬСТВУЕМ, И ВОЗВЕЩАЕМ ВАМ СИЮ ВЕЧНУЮ ЖИЗНЬ» (1 Ин. 1, 2), и поэтому теперь тленному сему надлежит облечься в «нетление и смертному в бессмертие» (1 Кор. 15, 53). Вот вся суть Евангелия, то есть «благовестий». Это, выражаясь грубо, квинтэссенция апостольской проповеди. И проповедуя об этом, апостолы о себе говорили: «Мы научились отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в похотях, и облечься в нового» (Еф. 4, 21–24). Мы уже перешли от смерти в жизнь (1 Ин. 3, 14), и хотя еще стенаем, ожидая искупления тела нашего (Рим. 8, 23), хотя внешний наш человек и продолжает еще тлеть, но внутренний со дня на день обновляется (2 Кор. 4, 16). Знаете, как обновляются, например, корнеплодные растения? В то время как плод начинает гнить снаружи, внутри его начинает завиваться новая жизнь — росток. Все оболочки его постепенно тлеют и заменяются новыми; выньте из земли осенью посаженную весной полусгнившую луковицу, и вы найдете там совершенно новый плод…
Вот это–то и есть тот факт, который постоянно был перед глазами слушателей апостольской проповеди. Люди слушали, смотрели на апостолов и видели, что это действительно какие–то новые люди. Жизнь в них била ключом. Чрезвычайно энергичные, необычайно сильные духом, с поразительно проницательным умом, прозревшим в будущее, с какими–то необыкновенными телами, совершенно безболезненными, излучавшими живительные токи, так что больные, прикасаясь к ним, выздоравливали, эти люди совсем не знали страха смерти. «Аще и что смертное испивали, не вредило им». Разница между проповедниками христианства и прочими людьми была так очевидна, что в одном месте — именно в Листре — язычники, увидев Павла и Варнаву, сказали: «Это боги в образе человеческом сошли к нам», а жрец Зевса бросился вскоре приносить им жертву. И много труда стоило апостолам разубедить своих слушателей, что они не боги, а обыкновенные люди, такие же, как и они…
И людям захотелось быть таковыми, как апостолы. Они спрашивали, что для этого нужно сделать? Им отвечали: сначала оставьте ваш образ жизни и живите так, как мы; креститесь во имя Иисуса Христа и делайте то–то и то–то, и вы увидите, что будете перерождаться и станете такими же, как мы, потому что Христос сказал: «Уверовавшие в Меня именем Моим будут изгонять бесов, будут говорить новыми языками, будут брать змей, и если что смертоносное выпьют, не повредит им; возложат руки на больных, и они будут здоровы» (Мк. 16, 17–18).
И люди исполняли, и делались подобными апостолам, и славили Казненного Пророка, и называли его Богом.
И распространилось на земле христианство.
Владыка задумался и, немного помолчав, продолжал.
