входил в дома, «дверем сущим затворенным» (Ин. 20, 19). Но и по воскресении это еще было не вполне прославленное тело, потому что, распространяясь и исчезая, оно могло собраться опять–таки в тело, по внешнему виду мало чем отличающееся от нашего. «Не прикасайся Мне, не бо взыдох ко Отцу Моему» (Ин. 20, 17). Была и еще одна фаза развития Тела Христова. Она совершилась в небесах. В этом окончательно прославленном человеческом теле видел Христа уже в видении апостол Иоанн на острове Патмосе.
Грубый человеческий язык, в котором еще нет слов для выражения небесной красоты и которым писал апостол Иоанн свой Апокалипсис, не смог, конечно, точно выразить зрительные ощущения апостола. Но и из тех грубых слов можно составить себе понятие о том, что такое славное Тело Христа в Его окончательной стадии преображения. «Глава Его и волосы, — говорит апостол, — белы, как белая волна, как снег; и очи Его, как пламень огненный, и ноги Его… как раскаленные в печи…» (Откр. 1, 14–15).
Вам приходилось сидеть когда–нибудь у пылающего камина и смотреть в самую середину раскаленной кучи углей? Не правда ли, каким чудесным цветом горят они? Нежным, белым с розовым, сияющим, с мгновенным переливом то золотом, то серебром. Вот во что должно преобразоваться и наше смрадное, потливое, полугнилое тело.
— Но, виноват, — спохватившись, улыбнулся епископ, — я нарушил данное вам в начале слово — говорить лишь о том, что видят наши глаза. Вернемся опять к истории и к фактам жизни.
— Простите, Владыка, один вопрос, — прервал епископа отец Герасим, — но как же нам–то сделаться, не говорю, подобными апостолам, а по крайней мере, получить те жизненные силы, которые были у подвижников, ведь мы же все крещены во имя Христа?
— Крещение лишь первая ступень: оно только очищает; от чего? — поговорим при случае, но жизни не дает. Что дает вообще человеку жизнь, или точнее, поддерживает в нем жизнь? Пища и питие. Не поешьте недели две и вы помрете. Из пищи и пития человек пищеварительным аппаратом вырабатывает себе тот материал, которым и возмещает ежедневную трату энергии, и на счет которого восстанавливаются отживающие ткани организма. Но, как я уже сказал, тут расход и приход дают постоянный дефицит. Оттого и происходит крах, в противном случае, то есть если бы минус покрывался плюсом, человек никогда бы не вырождался. Вот тут и припомните разговор Христа с евреями о пище, после того, как Он совершил чудо насыщения пятью хлебами пяти тысяч человек. Христос именно в этой беседе и указал евреям на этот дефицит, происходящий оттого, что пища, принимаемая человеком, сама–то по себе тоже тленная, гниющая, и таковой был даже тот необыкновенный хлеб — манна, которым питались их отцы в пустыне (и который за его чудесные свойства евреи называли ангельским, небесным хлебом), потому что и он подвержен был тлению. И указывая на это, Христос сказал евреям, что Он именно и даст им хлеб живой, живительный, нетленный; даст им истинную пищу и истинное питие. И тут же ясно, точно и определенно разъяснил, что этот хлеб есть Его Плоть, а питие — Его Кровь, причем лишил возможности евреев понимать эти слова в каком бы то ни было переносном смысле.
Вот, кто понимал эти слова в буквальном смысле и питался этой пищей, тот и делался подобным апостолам.
— Вы говорите о Таинстве Евхаристии. Но, Владыка, разве мы не причащаемся? — с какой–то тоской спросил епископа отец Герасим.
Владыка как будто не обратил внимания на этот вопрос. Он встал, расправил отекшие от долгого сидения члены и, медленно пройдясь по комнате, остановился возле шкафа, в котором помещалась аптечка отца Герасима.
— Что это здесь у вас? — указывая на большую склянку, спросил он у отца Герасима.
— Хина, Владыка, — недоумевающе ответил отец Герасим.
— Лекарство от лихорадки… Сколько раз в день нужно принимать ее и в течение скольких дней?
— Раза три–четыре в день, смотря по степени болезни. Принимать, пока не пройдет лихорадка.
— Итак, чтобы избавиться от такой, в сущности пустяшной болезни, нужно принимать лекарство 3–4 раза в день, да раза три сходить к врачу. Так делайте же так и по отношению к тому Великому Лекарству, которое нам дал Господь. Так делали апостолы и первые христиане: они причащались ежедневно, пребывая между собой в любви и постоянно молясь. А мы, враждующие, льстивые в глаза, а за глаза готовые подставить всякому ногу, раз в год приходим к Небесному Врачу и хотим, чтобы сейчас же избавились от всех болезней своих, мук, страданий, благоприобретенных и унаследованных от своих предков; хотим, чтобы тысячелетиями портившаяся природа наша вмиг возродилась, и мы бы стали новыми людьми… Да и хотим ли? С этими ли мыслями приступаем мы к святому Таинству Причастия? Я видел в церкви раз, будучи еще молодым человеком, гвардейского офицера, который, зайдя в церковь, растерянно посмотрел по сторонам и, помахивая хлыстиком, обратился к церковному сторожу с вопросом: «Позвольте вас спросить, где тут причащаются?» И когда я, возмущенный этим, спросил его, что же заставляет его, такого невера, причащаться, он, любезно расшаркавшись, сказал: «Мне, видите ли, нужно свидетельство о бытии у исповеди и причастия… Нельзя… по службе… Начальство требует. Не будете ли столь любезны разъяснить мне, как это сделать?..»
Так вот, во–первых, «ради свидетельства». Тут, конечно, нет таинства. Тут одно кощунство. Подобным образом относились к таинству Евхаристии коринфяне, и апостол Павел написал им: «Оттого многие из вас немощны и больны и немало умирает» (1 Кор. 11, 30).
А во–вторых, люди исказили христианство, вложив в его учение другой смысл. Великое живое Божие дело в мире, дело перерождения, преображения, воссоздания человечества, люди поняли только как «религию». Из творческих актов Божьей силы, действующей в мире, — из святых таинств — создали религиозный культ, забыв, что Богу нужно единственное — поклонение «духом и истиною». «Духом», то есть благоговейно признавать существование Бога. «Истиною», то есть в последних даже мелочах своей жизни говорить истину, поступать по истине и всячески разоблачать ложь. И только. Богу не нужны ни наши храмы, ни поклоны, ни молебны. Все это нужно нам, чтобы сделать нас христианами. Но мы привыкли падать ниц перед идолами и от христианства усвоили себе только поклонение. Рабы страстей, разделивши всех на сильных и слабых, на богатых и бедных, на начальников и подчиненных, на господ и на прислугу, на ученых и на невежд, на судей и подсудимых и так далее и определивши свои отношения друг к другу правами и обязанностями, люди и к Богу свои отношения определили тоже как права и обязанности. Угодничая перед сильными людьми, мы и живую веру в Бога заменили «угождением» Богу. Всегда в душе рабы, мы и слово «раб Божий» поняли в буквальном смысле и христианскую добродетель смирения превратили в душевное холопство, забыв слова Христа: «Я уже не называю вас рабами… но друзьями» (Ин. 15, 15). И даже исполняя заповеди Божий и делая добрые дела, мы смотрим на это как на взятку, которую даем Богу, чтобы получить местечко на том свете. Можно ли удивляться после этого тому, что не только люди, но и сами священники даже, принимая Таинства, нисколько не изменяются и остаются все такими же, как были.
Если бы апостол Павел посмотрел на нас, то тоже бы назвал нас «имеющими образ благочестия, силы же его отвергшимися» (2 Тим. 3, 5).
Но не все на свете подлецы, глупцы, кощунники, торгующие благодатью, их даже меньшинство. Есть много искренних людей. Они благоговейно принимают и совершают таинства, не для фарисейства делают добрые дела, чистосердечно молятся. Получают они что–либо реальное, ощутительное, что убеждало бы их в истинности христианства? Несомненно. В противном случае христианство исчезло бы давным–давно. Этим оно только и держится в наше время. Для примера укажу на тот факт, что духовное сословие, наиболее часто причащающееся, дает наименьший процент смертности детей и наибольший — долголетних старцев. Это сословие наиболее живучее. Объяснять это обеспеченностью нельзя: есть сословия еще более обеспеченные. Больший процент людей умных, талантливых выходят из семейств нравственных, благочестивых. Но это все мало заметно и потому мало убедительно.
А мало заметно вот по какой причине. Чтобы выстроить дом, для этого достаточно разве приобрести строительный материал и свалить его в кучу? Сколько ни наваливай материала — дома не будет. Нужен план, нужен архитектор, нужно знать, что, к чему, куда и как класть, нужно обязательно строгое распределение материала. Тогда получится дом. А между тем, жизнь самого лучшего христианина наших дней представляет собой именно кучу добрых, разрозненных, обрывочных дел, мыслей, одиночных чувствований, отдельных случаев исполнения Таинств и обрядов. Куча иной раз бывает и очень велика. Но строительства нет, и толку от этого материала слишком мало. Вот почему сейчас у нас нет таких христиан, которых, сравнив с прочими людьми, мы могли бы ясно, ярко, неотразительно увидеть всю разницу между
