оказываются вдруг на соседней, стоящей рядом и еще более высокой горе. Отсюда весь замок отлично просматривается. Он, как замечает Сергей, имеет форму параллелограмма и в нем нет ни одного входа-выхода — лишь гладкие стены сложенные из идеально пригнанных друг к другу огромных камней. “Как же туда войти?” удивляется Сергей и всматривается, пытаясь рассмотреть, что там внутри, но видит лишь как клубится мрак, за которым более ничего не разглядеть. В следующее мгновение его взор проникает сквозь темную завесу. Теперь он замечает у стен внутреннего двора множество сидящих людей. Он охватывает взглядом их всех разом, более похожих на тени; видит их лишенные малейшей радости, лица. Он чувствует их скорбь, их молчаливую печаль и вдруг с ужасом понимает, что тишина эта не случайна — это их данность; она, да еще неизменность их поз, часть определенного им наказания. Его взгляд скользит по нескончаемой веренице застывших человеческих теней — их количество явно многократно превосходит вместимость этого отнюдь не маленького замка — и вдруг натыкается на знакомое лицо. Это Павел Иванович Глушков. Он сидит с поджатыми под себя ногами, опираясь спиной о стену, глаза его неподвижны, и Сергей ощущает таящуюся в них муку. Единственная отрадная деталь — то, что на нем светлая рубаха. Не белая, нет, просто более светлая, чем у других, сидящих рядом. И Сергей опять неведомо как понимает, что это хороший знак, что это некая ему, Павлу Ивановичу, привилегия. Сергей не удивляется, что видит его, где-то в глубине понимая, что так и должно было случиться, что это завершающая деталь их взаимоотношений. “Здравствуй, Павел Иванович”, — шепчет он, но тот не может слышать.
Но вот что-то происходит, какое-то колебание мрака. Угол замка на мгновение приподнимается над землей, впуская на этот миг внутрь двора внешний сумеречный свет, но здесь он подобен фотовспышке, молнией озаряющей застывшие маски лиц… Все сразу приходит в прежний порядок, но Сергей успевает заметить и понять ради чего все это было: в замок явился новый пресельник… Невольный, потому что этот полный седой господин всячески пытается выразить недовольство и возмущение, смешанные со страхом и ужасом — молча, потому как никакой звук не вправе нарушить приличия здешнего обычая. Вся полнота чувств отражается невероятными гримасами на его обрюзгшем лице с испанским загаром… Этот человек незнаком Сергею, но ему отчего-то кажется, что каким-то образом он причастен и к его жизни…
Тут происходит еще нечто важное: в центре каменного двора вдруг распахивается колодец, зияющий как хищная пасть безжалостного чудовища. В глубине его чуть заметны всполохи багрового огня. Оттуда, из глубины, на поверхность выскакивают две жуткие получеловеческие фигуры с невероятно длинными руками. Их мерзкие лица кажутся Сергею смутно знакомыми. “Ну, да! — поражается он, — это же цыганка-Папесса и ее спутник, старый ром. На земле они были другими, но все равно — это они!” Адские твари, меж тем, своими когтистыми лапами, как крючьями, цепляют седого господина и тянут за собой в бездну. Все происходит очень быстро, но всепоглощающий ужас успевает выплеснуться из толстого человечка и захлестнуть весь двор, так что по всей бесконечной веренице теней пробегает судорожная волна, которая колеблет, кажется, и самый мрак каменного замка…
Пасть колодца уже закрыта, но и Сергей оказывается внутри; он, подхваченный под руки Ангелом хранителем, стремглав летит вниз, чуть отставая от полного господина и его мучителей. Здесь иное пространство и иные законы. Здесь, к примеру, не возбраняется кричать, и седой господин делает это с отменным усердием: он кричит во весь голос, как боров, под лопатку которому вонзился нож мясника… Это самые отвратительные и страшные места… Сергей подозревал, что они чудовищны, но вообразить себе такое нельзя… Он видит людей и, отчасти, их муки… Отчасти — потому что вместить их, воистину, невозможно…
Он видит на парящей ледяной глыбе седого древнего старика, худого как скелет, лишенного всякой одежды. Его мука состоит в том, что он медленно погружается в лед: ноги почти до колен уже там, под синеватым ледяным стеклом. Это будет длиться вечность, и также вечно на его искаженным мукой лице сохранятся выражения разочарования и обманутых надежд…
Он видит огонь и лица в огне. Многие из них ему хорошо знакомы. “Они еще живы, — но уже здесь… — с печалью думает Сергей и вспоминает слова отца Илария: — Воистину, они отказались от спасения, но отказаться от вечности не в их власти…” Седой господин уже исчез, растворился где-то в самой глубине, а их движение замедляется. В стене мрака вспыхивает свет — это распахнулась невидимая дверь, открывая проход прямо в солнечный день…
Они оказываются посреди цветущего, благоухающего ароматами поля, которое служит как бы прелюдией открывающемуся далее удивительно красивому саду. Они подходят ближе и слышат пение птиц, воистину райское — настолько оно хорошо. И ароматы, и пение, и солнце и сам здешний воздух имеют как бы не только физические составляющие, но и незримые духовные; а в совокупности это действует настолько умиротворяюще, что рождает чувство необыкновенно глубокой духовной радости и покоя. Радостью светятся лица множества гуляющих по саду людей. Под деревьями стоят столы, за которыми плетутся венки из собранных на поле цветов… Сергей и его спутник останавливаются у первых деревьев и наблюдают эту ласкающую взор картину. “Это только начало, — нежным мелодичным голосом говорит Ангел хранитель, — это только предвосхищения блаженства. Главное начинается за этим садом и далее. Люди не понимают райского наслаждения. Их пугает отсутствие там привычных атрибутов земного счастья. Здешний покой и безмятежность кажутся им сродни бездумной радости идиота. Увы, им не вместить того, что уготовал Бог любящим Его. Их погоня за земным счастьем — это слепая тень одного лишь мгновения жизни обитателя здешних мест”. Сергей молчит, именно сейчас он замечает группу из трех человек, которые тоже стоят у входа в сад. Ему не надо напрягать память, чтобы узнать этих людей. Они и без того всегда перед его глазами: полковник, Охотник и Сержант…
Они смотрят на него! Все трое. И он медленно подходит. “Ты забыл, Сергей, о моей просьбе, — с грустью говорит Роман, — и вот мы не можем войти. Мы все время будем стоять здесь”. Сергей вспоминает…. он тут же вспоминает, что не выполнил данное сержанту обещание — про отпевание. “Как же я мог?”, — ужасается он и тянет к ним руки.
