Государственной думы. Ему следовало стоять вне партийной борьбы. В рамках закона, руководствуясь «господствующей в обществе идеей», а не требованиями «отдельных кружков», правительство выясняет «запросы времени» и дает соответствующую «формулировку гражданского правопорядка».
В качестве важной политической задачи было названо преобразование законосовещательного Государственного совета на началах «видного участия в нем выборных элементов». От подробного перечисления политических, социальных и экономических мероприятий правительства — всего того, что в современном общественном сознании ассоциируется с правительственной программой — С. Ю. Витте уклонился. По-видимому, не случайно. Его концепция правительственной деятельности несет отпечаток популярных правовых теорий второй половины XIX века. В соответствии с ними функции исполнительной или правительственной власти в правовом государстве не могут исчерпываться одной лишь охраной законов (как полагали деятели французского и немецкого просвещения). Правительство, являясь правовым субъектом, в рамках существующих законодательных норм может и должно действовать свободно, руководствуясь принципом целесообразности.
Во всеподданнейшем докладе говорилось, что конкретные мероприятия кабинета зависят от текущих обстоятельств, запросов времени, а исходят они из руководящих принципов, взятых им на вооружение. Прежде всего это прямота и искренность в намерениях даровать населению «блага гражданской свободы» и устройство гарантий этой свободы (то есть законодательного механизма). Далее, правительство должно стремиться к устранению печально знаменитых «исключительных законоположений», не совместимых с гражданским правопорядком. Все правительственные органы, как центральные, так и местные, должны работать согласованно и не увлекаться репрессиями в сложившихся тяжелых обстоятельствах. В тех же случаях, когда без репрессивных действий обойтись никак невозможно, им следовало действовать с опорой на закон и «в духовном единении с благоразумным большинством общества».
В заключении доклада выражалась вера в «политический такт» русского общества. С. Ю. Витте не мог даже помыслить, что в нем найдутся силы, которые желали бы анархии, угрожавшей, помимо «ужасов борьбы», еще и «расчленением государства». И Манифест, и всеподданнейший доклад были адресованы прежде всего ему — образованному меньшинству, в сотрудничестве с которым власть так отчаянно нуждалась.
Подобно многим умным людям С. Ю. Витте отличался наивностью, соединенной с изрядной долей простодушия. Разочарование в «политическом такте русского общества» наступило очень скоро, буквально на другой день после обнародования Манифеста и публикации всеподданнейшего доклада. Открытое и замаскированное сопротивление своим планам он встретил и слева, и справа, и из либерального центра.
Что касается революционеров, то они оружия не сложили и складывать не собирались. Уже на другой день после обнародования Высочайшего манифеста центральный комитет Российской социал- демократической рабочей партии подготовил воззвание «К русскому народу». В нем перечислялись ближайшие политические задачи партии — вооружение народа, повсеместное снятие военного положения, созыв Учредительного собрания, введение 8-часового рабочего дня — и указывался способ их решения: свержение царизма и образование временного революционного правительства. С 27 октября в Петербурге выходила и легально распространялась газета «Новая жизнь», где сотрудничали лидеры большевистского крыла РСДРП — В. И. Ленин, В. В. Воровский, А. В. Луначарский, М. С. Ольминский. В приложении к одному из номеров газеты был напечатан полный текст программы РСДРП с призывом к низвержению самодержавия и устройству демократической республики. Корреспондент «Новой жизни» Л. Клячко (Львов) неоднократно встречался с премьер-министром и беседовал с ним.
На митингах под красными знаменами ораторы призывали к дальнейшей борьбе с правительством до полной и окончательной над ним победы. Премьер-министр лично просил командира гвардейского Семеновского полка без крайней необходимости не применять оружие. В ходе стычек с войсками в Петербурге у Технологического института погибло несколько человек. Приват-доцент Е. В. Тарле получил тогда тяжелое ранение в голову.
Наряду с революционерами на улицы городов начали выходить и патриоты с трехцветными российскими флагами, портретами царя, пением «Боже, царя храни». Одним демонстрированием верноподданнических чувств монархисты не ограничивались. Раздавались призывы: «Долой подлую конституцию! Смерть графу Витте!» За словами следовали дела — избиения и даже убийства евреев, левых политиков и студентов. Согласно подсчетам В. Обнинского, менее чем за месяц в разных местах «патриотами» было убито от 3,5 до 4 тыс. человек и ранено более 10 тыс.5
Либеральная интеллигенция ликовала. Потеряв чувство реальности, ее идеологи домогались прекращения карательных акций, полной амнистии и немедленного объявления правительственной властью конституции и парламентаризма. «Святые дурачки», — язвительно отозвался о них председатель правительства.
18 октября завершился начавшийся шестью днями ранее учредительный съезд конституционно- демократической партии. В своей речи на съезде П. Н. Милюков обещал: его партия «…будет высоко держать тот флаг, который выкинут русским освободительным движением в его целом, т. е. стремиться к созыву Учредительного собрания на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования». Но в программу партии лозунг Учредительного собрания введен не был. Свои монархические симпатии кадеты маскировали. Вопрос о форме будущего государственного устройства страны в их программе был оставлен открытым. Вместе с тем в ее тексте едва ли случайно употреблялось прежнее название страны — «Российская империя». Звонкие фразы и эффектные позы не могли скрыть сути кадетского либерализма, а она такова — к конституционным преобразованиям партия народной свободы относилась несерьезно. Не кто иной, как П. Н. Милюков дал совет премьеру при личной встрече: «Позовите кого-нибудь сегодня и велите перевести на русский язык бельгийскую или, еще лучше, болгарскую конституцию, завтра поднесите ее царю для подписи, а послезавтра опубликуйте»6. И в Бельгии, и в Болгарии в то время была монархическая форма правления. Спрашивается, для чего тогда созывать Учредительное собрание?
18 октября в помещении Московской биржи состоялся торжественный молебен по случаю дарования гражданских свобод. Зал был переполнен. По окончании мероприятия с импровизированной речью к собравшимся обратился владелец Городищенской суконной фабрики С. И. Четвериков: «Граждане! Позвольте сделать почин дарованной свободе слова и провозгласить славу Царю, который благо народа поставил выше сохранения прерогативой своей власти, славу великому гражданину Витте, который отныне неразрывно связал свое имя с этим поворотным моментом жизни русского народа, славу этому народу, который пожелал любить своего Царя не за страх, а за совесть!» Слова оратора были покрыты долго не смолкавшими криками «ура»7.
Крупные промышленники и аграрии, объединившиеся вокруг главной либеральной партии — «Союза 17 октября», — требовали усилить карательную политику, выгнать из администрации всех мягкотелых бюрократов вроде И. И. Воронцова-Дашкова (наместник Кавказа), H. H. Герарда (наместник Финляндии) и… поскорее созвать Государственную думу.
Дистанция между просвещенным либерализмом и махровым черносотенным монархизмом на самом деле была не слишком велика. Главным делом для октябристов всегда оставалось отнюдь не решение неотложных созидательных задач, а охранение устоев традиционной российской государственности — точно так же, как и у черносотенного «Союза русского народа». Расходились только в частностях. От этого на периферии обеих столиц разница между черносотенцем и октябристом делалась совершенно незаметной. Ни для кого не было секретом, что многие члены «Союза 17 октября» сочувственно внимали призывам к беспощадному террору против революции, с которыми носились черносотенные хулиганы. В октябрьские дни 1905 года один из столпов октябризма, обер-церемониймейстер высочайшего двора барон П. Л. Корф умолял премьера: «Немедленно, граф, поставьте пушки на Невском и на других улицах и расстреливайте, расстреливайте».
«Вообще удивительно, — записал в дневник граф И. И. Толстой, — как наши либералы, или люди так называемых „передовых убеждений“, способны только на либеральные фразы и насколько миросозерцание их, в сущности, совпадает с самым „черносотенно-бюрократическим“. Прикрываясь фразой, они только и мечтают о централизации, о том, чтобы деньги тратились на них самих и на их присных, и убеждены, что они знают, что нужно, как думают о себе и нынешние бюрократы»8.
