были бы помоложе, глядишь, третий раз бы пришлось воевать. Наглецы эти фашисты, правда?
— Наглецы-то наглецы, а воевать все равно всем нам придется. На всех дела хватит, я думаю...
— Что вы, дядя Ефим? Кто же вас пустит на войну? Да нам бы, молодым, не опоздать. Может, и мы приготовим кораблик с таким опозданием, что...
— Ваш кораблик через неделю будет готов, можешь не бояться. — Метелев взял гаечный ключ в руки д приготовился уходить.
— Будет ли через неделю готов, неизвестно, а потом... Через неделю может быть тоже поздно! — выпалил Додонов, очень сдружившийся с Метелевым за время строительства подводной лодки.
— Товарищ старший лейтенант, — вполголоса спросил меня боцман Сазонов, — неужели мы не успеем принять участие в разгроме этого Гитлера, проклятой души?
— Думаю, успеем. Лодка скоро будет готова, — нерешительно ответил я.
В победе над фашистской Германией никто не сомневался. Члены нашего экипажа даже и не думали о тех трудностях, которые неизбежно влекла за собой война. Но мысль о том, что война может закончиться раньше, нежели мы в ней примем участие, беспокоила всех подводников.
Наша подводная лодка не была исключением, Точно такие же опасения охватили матросов и старшин и других подводных лодок и надводных кораблей флота. И очень часто люди, прибегая ко всевозможным уловкам, правдами и неправдами старались попасть на сухопутный фронт, лишь бы принять поскорее участие в разгроме гитлеровских полчищ.
Рабочие на своем митинге приняли решение закончить ремонтные работы на «Камбале» в пятидневный срок и к следующему воскресенью подготовить корабль к сдаче. Теперь работы шли беспрерывно, круглые сутки. Одновременно происходили электросварка, клепка, монтаж и установка множества машин и боевых устройств.
Подводники работали, как во время аврала, — не покладая рук, не делая перерывов для курения, не присаживаясь даже для того, чтобы спокойно пообедать.
В центральный пост ко мне пришел Миша Пересыпкин. Он долго мял в руке грязную паклю.
Я выпустил из рук карту, над которой работал с корабельным штурманом лейтенантом Любимовым, поднял голову и встретился глазами с матросом.
— Конечно, — тянул он, еле заметно переминаясь с ноги на ногу, — сейчас не время, совсем, конечно, не время, но... я ее очень люблю!.. Думал, скоро демобилизуюсь, конечно, хотел жениться. А сегодня-бомба упала прямо на ее дом. К ней должна была приехать моя мама... Может, и она... Разрешите, товарищ старший лейтенант, сходить посмотреть! Может быть, живы!
— Хм. — Я неопределенно посмотрел на слегка рябое и на редкость добродушное лицо Любимова, как бы спрашивая у него совета.
— Товарищ старший лейтенант! — Любимов сделал неопределенный жест. — Святую любовь как не уважить?
— Вы правы, черт побери! — решил я. — Через час быть здесь. Полчаса туда, полчаса обратно, и несколько минут еще останется, чтобы поцеловать невесту...
— Товарищ старший лейтенант! — взмолился Любимов. — Молодые целуются долго. Дайте им полчаса на это святое дело... невеста ведь...
— Беги! — скомандовал я матросу. — Через полтора часа доложить о возвращении!
Пересыпкин исчез, словно растворился на наших глазах. Мы даже не заметили, через какой люк он выскочил из отсека.
— Хороший парень, — заключил Любимов. — Аккуратный, веселый, дисциплинированный. К службе относится отлично.
— Продолжим наше занятие! — с невольной улыбкой глянул я на лейтенанта. — А ваша симпатия к весельчакам давно известна.
Лейтенант Евгений Любимов действительно был склонен пошутить сам и с величайшим удовольствием слушал остроты, прибаутки и анекдоты. Его часто можно было видеть на досуге верховодившим матросской веселой «травлей».
Но едва мы успели приступить к своему занятию, как в отсеке появился Иван Акимович.
— Помощник! Ты куда послал Пересыпкина?
— Разрешил сходить в город на полтора часа. Дом невесты, говорят, разбомбили, и мать его, он говорит, там должна быть. А что?
— Вот бандит! — засмеялся Станкеев. — Он же не пошел! Он полетел! Перескочил через ограду. Часовой, если бы он был настоящим часовым, открыл бы стрельбу.
— На часах стоит его дружок, — заметил Любимов. — Он, наверное, догадался, в чем дело.
— Часового придется наказать, — решил я. — Он должен был заставить соблюдать правила... По крайней мере убедиться, куда идет матрос.
— Он убедился, — возразил Иван Акимович. — Окликнул и даже пригрозил, что убьет «як бандюгу», а Пересыпкин ответил: «Выполняю особое задание помощника командира!» Так и сказал: «Особое задание».
— Эх, святое дело любовь! Она больше, чем любое особое задание, — вздохнул Любимов, наклонившись к картам.
— Вы так вздыхаете, лейтенант, будто вам семьдесят лет и от вас все это ушло, — прыснул Иван Акимович.
— «Любви все возрасты покорны», — вставил я.
— Нет, ничего не ушло, — несколько патетически возразил Любимов. — Из-за жены я и люблю слово «любовь»! Это святое слово... Но она сейчас далеко...
— Кто далеко, любовь или жена? — спросил Станкеев.
— И любовь и жена! Они у меня всегда вместе. — Жена же хотела приехать к вам?
— Хотела... Но, видно, придется отложить до конца войны. Будем врозь воевать, — лицо лейтенанта стало серьезным.
— В обеденный перерыв партийное собрание. Вы, конечно, знаете? — Иван Акимович направился к выходу.
Офицерскому составу было дано задание изучить морской театр Черного моря. Это означало: знать наизусть все приметные знаки, горы, мысы, маяки, их характеристики, глубины и их изменения, — одним словом, безо всяких пособий уметь начертить карту, по которой подводная лодка могла бы плавать. Зачет принимал сам Вербовский.
Сроки были очень жесткие, и мы занимались, притулившись по разным, наиболее укромным уголкам отсеков.
Время летело незаметно, и мы с лейтенантом Любимовым удивились, увидев улыбающееся лицо Пересыпкина.
— Товарищ старший лейтенант! — доложил он. — Матрос Пересыпкин из кратковременного увольнения прибыл,
— Так быстро? — вырвалось у меня. — Ехал, что ли, на чем?
— Никак нет, не ехал, бежал. На часы не смотрел, товарищ старший лейтенант, но, должно быть, Конечно, прошло не больше часа! Я... конечно, расстояние здесь еще раньше вымерил... По времени, конечно, так знаю...
— Да, прошло всего... меньше часа, — я посмотрел на корабельные часы над штурманским столиком. — Ну, как дела?
— Очень хорошо, товарищ старший лейтенант! — бодро доложил Пересыпкин. — Никакой бомбы на их дом не падало. Несправедливый слух...
— В городе что творится! — начал вдруг рассказывать матрос, — Невозможно поверить...
— Что?
— Стены домов мажут красками, пушки по улицам ставят, патрулей видимо-невидимо...
Разговор наш прервали. Меня вызвал на мостик только что вернувшийся из штаба соединения командир корабля. Он сообщил о подробностях утреннего налета фашистских самолетов на Севастополь. Не только на город были сброшены бомбы, но враг атаковал также и военные объекты. Часть самолетов минировала входы и выходы из базы.
