— А вы отвечайте тем же.
— Чем? — Свиридов вопросительно взглянул сперва на меня, а затем на капитан-лейтенанта.
— Доказывайте, что у нас лучше, — подхватил Паластров, — и агитируйте его ехать к нам.
— Такого гада к нам нельзя, товарищ капитан-лейтенант. У него нет родины! — возразил матрос.
— Вот вы ему так и говорите, — вставил я. — Люди, которые изменяют родине и уезжают в чужие страны только потому, что сегодня там картошка стоит на две копейки дешевле, — изменники и гады. Он тогда поймет, что вы его тоже считаете гадом.
— Мы ему без намека... прямо так говорим... что он гад, изменник, предатель и... еще крепче... говорим кое-что, но... он не оскорбляется. Вот если бы вы разрешили...
— Что я должен разрешить?
— Бока немножко... помять.
— Вы с ума сошли? — я разозлился. — Вы, комсорг, говорите тàкие вещи?
— Мы ему за дело. Он иногда про фашистов говорит, что вроде они не такие уж плохие, даже хвалит их немножко. Другие американцы тоже на них иногда возмущаются. Они только вдвоем такие... Ведь таких людей только кулаками можно образумить.
— Кто второй?
— Вот Бурна и тот... его Друг, Чарли! Но тот поменьше болтает. Тот по-русски не говорит, а этот знает язык.
— Неужели в кубрике у вас происходят такие дебаты? — удивился Паластров.
— Не-ет, в кубрике бы ему... Он в кубрике не посмеет, на камбузе: вот как назначат рабочим по камбузу какого-нибудь матроса, Бурна сразу к нему и...
— А Бурна кок, что ли, почему он на камбузе?
— Не поймешь, кто он такой, только он все время там. Да он вообще везде... Работы, что ли, у него нет, не поймешь!
— Мистер командер! — услышал я в отдалении голос капитана. — Остров Медвежий. Хотите посмотреть? К вашим услугам! — наклонившись через планшир мостика, Мейер указывал вдаль.
Оставив Свиридова на палубе, мы поднялись на мостик.
В бинокль я увидел пологие очертания необитаемого островка, почти сплошь покрытого белым одеялом оледеневшего снега.
Установленный на большой тумбе перед капитаном приемопередатчик ультракоротковолновой связи вдруг захрипел и невнятным шипящим голосом передал какое-то распоряжение.
— Сейчас конвой будет делать поворот, — пояснил нам Мейер, привычное, ухо которого, видимо, легко разбирало приказания начальника конвоя.
— Откуда идут команды? — машинально спросил я. — Где старший начальник?
— Начальник конвоя...
Мейер не успел договорить. Два взрыва заставили всех на мостике, содрогнуться. Мы растерянно оглянулись. В третьей колонне влево и позади от нас транспорт с оторванной кормой погружался в воду, высоко подняв форштевень.
Охранение прозевало. Подводные лодки фашистов проникли в конвой и атаковали его. Приемопередатчик взволнованным голосом, повторяя по нескольку раз, передавал приказание:
— «Боевая тревога! Подводные лодки, подводные лодки! Транспортам самостоятельно атаковать перископы артиллерией! Ударным группам кораблей преследовать и уничтожать подводные лодки!»
Колокола громкого боя одновременно со взрывом неприятельских торпед начали звенеть во всех уголках «Джона Карвера».
Артиллеристы транспортов подбежали к орудиям и тут же открыли огонь. Но перепуганным морякам повсюду мерещились перископы, и неудивительно, что огонь не причинил подводным лодкам вреда.
Дело осложнилось тем, что поверхность воды была усеяна мелкобитым льдом. На трехбалльной волне каждый из этих осколков легко было принять за перископ подводной лодки.
Все орудия транспортов — на каждом «Либерти» было по две спаренные пушки — стреляли с полной скорострельностью. Никто не считался с тем, что снаряды рикошетировали о поверхность воды и в любую минуту могли угодить в соседние транспорты.
— Что происходит, мистер капитан? — невольно спросил я Мейера.
Он посмотрел на меня и пожал плечами в знак того, что не понимает моего вопроса.
— Для чего такая стрельба? — пояснил я.
— Отражаем нападение ваших коллег, мистер командер. Не играть же нам танго, когда один из «Либерти» вместе со своей командой идет ко дну.
— Какой транспорт тонет? — Мне пришлось кричать, чтобы капитан расслышал меня в грохоте орудий.
— «Вильям Эстейер», номер «28Ф».
Я побежал в каюту, впился в списки «Либерти», на которых были размещены наши моряки, и с болью в сердце убедился, что на тонущем транспорте находилось восемьдесят советских моряков, среди которых были и подводники.
«Они тоже размещались в трюме и, следовательно, подвергались наибольшей опасности... Вероятно, многие из них погибли...» — рассудил я и поспешил в кубрик к матросам и старшинам. По боевой тревоге им запрещалось выходить на верхнюю палубу, и они очень смутно представляли, что происходило на море. Тем не менее они знали, что раз началось активное преследование, немецкие подводные лодки удовлетворятся одним транспортом и будут отходить.
— Ну как? Где лучше во время боя — на транспорте или в лодке? — объяснив в двух словах обстановку, обратился я к подводникам. Мне не хотелось показывать морякам свою тревогу, хотя было и не до шуток.
— На берегу, товарищ капитан третьего ранга! — бросил кто-то из толпившихся около столов матросов.
— А на утопленном... были наши моряки? — понизив тон, обратился Свиридов.
У меня не было выхода: солгать я не мог.
— Да, были. Один такой же примерно эшелон, как наш...
Лица всех помрачнели. Матросы . вопросительно смотрели на меня.
— Будем надеяться, что их спасут. Средств для этого на транспортах много. Люди наши, вы знаете, опытные. Думаю, не растеряются, — обнадеживал я моряков, хотя большой уверенности в том, что людей спасли, не чувствовал.
— Там, товарищ капитан третьего ранга, они тоже в трюме жили? — спросил кто-то.
— Да, в трюме. На всех транспортах порядок один.
— Тогда всех не спасешь. Мы же на два метра ниже ватерлинии. Один приличный прокол этой скорлупы — и мы с рыбами, — матрос постучал по борту судна.
— На то и война! — вмешался Каркоцкий. — В войну везде опасно... и жертвы всякие бывают. Только липовые вояки могут рассчитывать на войну без жертв.
— А что ты думал? Думал, что американцы тебя в бронированный колпак посадят?
— Да я же ничего не говорю, — отступил матрос. Это был черноглазый курчавый парень.
— Вы, старшина, в самом деле напрасно напустились на матроса, — вмешался я, — он прав: если борт пробьют, то в кубрик действительно хлынет вода. Рыб здесь не будет... Ни одна уважающая себя рыба сюда не войдет. Слишком уж неуютно. В их распоряжении целый океан, зачем же они сюда будут лезть? Там для них лучше.
Лица моряков были мрачны. Моя шутка не вызвала ни одной улыбки.
— Не забывайте, что торпеды попали в корму корабля, а наши люди были, как и мы с вами, в носовом трюме, — добавил я.
— Война с призраками в полном разгаре, — шепотом отрапортовал мне Паластров, с биноклем в руке стоявший на левом крыле капитанского мостика, когда я подошел к нему. Он не сходил отсюда с самого момента объявления тревоги.
— По каким мишеням бьют?
