— Где же вы этим видом спорта занимались?
— Они нашли трюм, там... в корме.
Собрав матросов и старшин, я предупредил всех, чтобы впредь больше никто не терял головы и не поддавался никаким провокациям.
Чувствовалось, что старшины и матросы осуждают поступок Заде — Алымова, но тем не менее матрос снискал себе славу героя дня. Относились к нему с нескрываемым уважением. Очень уж всем надоели эти два типа, не то специально приставленные к нам, не то неисправимые хулиганы.
— Мистер командер, русского сигнальщика вызывают на капитанский мостик! — доложил вдруг как из-под земли выросший американский матрос.
Я захватил с собой Фомагина и побежал наверх. С соседнего транспорта передавалась на русском языке светограмма, адресованная всем начальникам эшелонов в конвое. Она гласила: «Транспорт «Вильям Эстейер» торпедирован фашистской подводной лодкой и потоплен. Наши люди спасены и взяты на борт эскадренного миноносца, за исключением погибших восьми человек из состава экипажа транспорта и одиннадцати советских матросов, старшин и офицеров: Майорова, Викторова, Климова, Дургелюка, Вашадзе, Сафронова, Кузенко, Смолянцева, Иашвили, Клименко, Титова. При спасении людей отличились матросы и старшины: Поедайло и Иванюк...»
Светограмма была подписана командиром нашего будущего дивизиона капитаном первого ранга Трипольским.
Текст светограммы я тут же прочитал в кубрике. Все были опечалены. На потопленном транспорте не быть жертв не могло. Слишком скученно были размещены наши люди. Но каждый надеялся на чудо.
И хотя общие потери были относительно небольшими, фамилии погибших боевых друзей горечью щемили наши сердца.
— Ничего, — только и смог сказать я, — будет и на нашей улице праздник! За всех отомстим!
Паластров метался по каюте, переживал гибель своего лучшего друга капитан-лейтенанта Майорова, с которым он вместе учился в морском училище, вместе служил на флоте и одновременно был командирован в Англию.
Я, разумеется, ничем не мог утешить капитан-лейтенанта и поэтому решил отвлечь его разговором:
— Наш комдив Трипольский еще в белофинскую кампанию получил звание Героя Советского Союза. Человек он, бесспорно, большой отваги и смелости. Это на флоте общеизвестно. Но больше я о нем ничего не знаю. Может быть, расскажешь что-нибудь? Он же на Севере служил вместе с тобой, — обратился я к Паластрову.
— Знаю его. Что о нем сказать? Начал службу простым водолазом. Окончил морское училище, получил офицерское звание. Командовал подводной лодкой «Б-1» — она была затоплена в революцию, а затем поднята ЭПРОНом. Трипольский чуткий человек, словом — хороший офицер.
— И сегодня он показал себя заботливым, — согласился я. — Нашел способ сообщить о результатах катастрофы. Хоть и горько слышать о гибели друзей, но лучше знать правду, чем сомневаться...
Паластров кивнул головой в знак согласия и снова заходил по каюте. Я сочувственно наблюдал за ним. Он делал четыре шага, останавливался, покачиваясь из стороны в сторону, потом поворачивался и делал четыре шага в противоположном направлении. Мне снова захотелось отвлечь его от тяжелых мыслей, и я искал, о чем бы заговорить. Но неожиданно он сам прервал молчание.
— Меня удивляет... Ведь известно, что район Медвежьего опасен, здесь почти всегда немецкие лодки атакуют союзные конвои, топят корабли. Казалось бы, надо принимать меры, чтобы избежать прохода через этот район или выкурить отсюда фашистов. Ничего подобного не делается.
— Да-а, даже я, черноморец, и то слышал об этом районе. Ведь «Скумбрия» Бондаревича потопила фашистскую лодку где-то здесь, правда?
— Это было не здесь, — досадливо махнул рукой Паластров.
— Мне давно хотелось знать подробности. Расскажи, пожалуйста.
— До вас не дошли отчетные документы?
— Не успели. Вернее, пришли перед самым нашим откомандированием с флота.
Паластров присел да стул рядом с моей койкой и принялся рассказывать. Я вслушивался в его глуховатый голос, и перед моим сознанием вставала картина гибели вражеской подводной лодки.
Дело было так...
«Скумбрия» держала курс к берегам противника на боевую позицию. Дул злой восьмибалльный норд-ост. Шел дождь, переходящий то и дело в ледяную крупу. Видимость была исключительно плохой.
В девятом часу утра на мостик поднялся командир корабля капитан-лейтенант Иосиф Бондаревич. Едва он переступил через комингс верхнего рубочного люка, как его окатило очередной волной. Пока он вытирал лицо, вахтенный офицер коротко доложил обстановку.
Согласно показаниям приборов, по направлению двести шестьдесят градусов находится неизвестное судно. Визуальное наблюдение в этом направлении усилено, но пока ничего не обнаружено.
Командир выслушал доклад, поправив свои слипшиеся от соленой воды усы, взялся за предложенный вахтенным офицером бинокль и стал наблюдать за неприветливым морем.
Вскоре сквозь дождь и морские брызги он различил смутные контуры низкобортного корабля, идущего контркурсом на небольшой скорости.
Одновременно сигнальщик доложил, что по левому борту видит судно, похожее на самоходную баржу.
Однако капитан-лейтенант знал, что в этом районе не могло быть никаких барж. Он стал пристальнее всматриваться. Судно скорее напоминало катер. Но нет! Вернее всего, это подводная лодка. Но чья она? Своя или вражеская?
Уже несколько дней в базе ждали подводную лодку «Камбала», которой командовал большой друг Бондаревича Мамонт Мелкадзе. Не она ли возвращается домой, подбитая и заблудившаяся?
Неизвестный подводный корабль, видимо, тоже заметил «Скумбрию» и изменил курс. Что это за маневр? Подготовка к атаке или обычное желание уклониться от встречи со своими кораблями?
Бондаревич приказал сыграть боевую тревогу. Подводная лодка тем временем ушла под воду. Акустикам был отдан приказ запросить неизвестный корабль, кто он.
«Скумбрия» должна была выйти на коммуникации противника и топить фашистские транспорты. Уничтожение подводных лодок не входило в ее задачу. Поэтому Бондаревич, приказав уйти под воду, начал маневрировать, уклоняясь от встречи с неизвестным кораблем.
— Лодка погрузилась и идет на сближение с нами, — доложил командиру гидроакустик, — курсовой сто три левого борта. На наши запросы не отвечает...
— Право руля! На глубину! — скомандовал Бондаревич.
— Думаю, гидроакустикам надо запросить еще раз лодку. Может быть, это все же «Камбала», — сказал подошедший к командиру корабля комиссар.
— Пусть запрашивают; — ответил Бондаревич.
— Товарищ командир, — крикнул гидроакустик, просунувшись через отсечную дверь, — по корме на нас идут торпеды!
На лице гидроакустика застыл страх. Он сразу же передался всем находившимся в отсеке. Противник опередил, выстрелил первым.
— Не попадут! — сверкнув глазами, крикнул Бондаревич, озабоченно глянув на растерянного рулевого-горизонталыцика. — Торпеды, выпущенные сзади, — плохие торпеды!
Не успел командир закончить, как над самой лодкой с резким шумом пронеслись две торпеды.
— Встаньте! — с презрительной гримасой сухо скомандовал Бондаревич двум матросам, присевшим на корточки и расширенными глазами смотревшим вверх.
— Что случилось, командир? — в центральный пост вернулся комиссар. — Торпеды?
— Да, — спокойно ответил Бондаревич, наклоняясь над штурманской картой, и добавил, обращаясь к акустикам: — Следить за лодкой противника! Внимательно!
— Есть следить внимательно! — отчеканил старшина поста.
Подводникам стало ясно, что фашистская лодка стреляет неплохо. Ее торпеды шли прямо на советскую лодку и, если бы не просчет глубины, попали бы в цель.
