его задумчивую теплоту. Мы с саламандром втиснулись в нишу какого-то парадного, прячась в ее тени.
— Арти, — сказал Звенигор, — я не уверен, что мы не делаем непростительную глупость. По-моему, эта красотка втравит нас в неприятности.
— Опомнись, — прошипел я в ответ. — Ты что, глаз ее не видел? Она никак не может быть связана со всеми этими страхами. Ее, что ли, бояться?
— Как-то, — возразил саламандр, — она с ними все-таки связана. Иначе бы зачем ей бродить по ночам так, будто ничто ей не грозит?
Дама на набережной оживилась, а мы разглядели лодку, вплотную подошедшую к ступеням уходящей в воду лестницы.
— Она просто бежит отсюда прочь, — тихо сказал я. — Спасается.
— Донна Соледад? — гребцы поклонились, а их начальник с факелом в руке выбрался на ступеньки, чтобы посветить и подать ей руку.
— Да, это я.
Что-то отвлекло ее внимание, она сделала офицеру знак отступить в тень, а сама обернулась, будто ожидая еще какой-то встречи. Снова пошел дождь. Лай собак усилился.
Издалека по набережной приближался свет. Пятно расплывчатого белого света, будто от газового фонаря, полное нудной мелкой мороси. Его сопровождала стая тощих бродячих псов, дуревших от непонятного восторга. Они высоко подпрыгивали вверх, иногда сталкиваясь там, взвизгивая и щелкая зубами, юля вокруг той, что шествовала в ореоле света навстречу донне Соледад.
Эта новая ночная хозяйка тоже была потрясающе красива, однако — тою властной, уверенной в себе красотой неотвратимой неизбежности, какую я всегда интуитивно избегал. Ее черные волосы были коротко острижены и уложены с помощью блестящего геля. Вода стекала по ним, не нанося ущерба прическе, они и так казались блестящими и мокрыми. Рот и ногти были похожи на пятна крови. На ней было только узкое вечернее платье из блестящей черной ткани, с юбкой, едва достигающей колен и плотно облегающей худые бедра. Она шествовала неторопливо, чуть усмехаясь мрачными глазами из-под полуприкрытых тяжелых век, уперев в бок правую руку и помахивая левой, с неторопливой ленью ставя одну перед другой длинные ноги с характерной для сухощавого сложения лепкой мыщц. Казалось, она шествовала по подиуму, и вполне сознавала это. На ней были туфли на высоких, острых каблуках.
Белая Дама сделала несколько шагов навстречу, та, другая, жестом отогнала собак, и свора расселась чинным полукругом на границе света и ночи. Движением, за которое я мог бы умереть, донна Соледад сдвинула капюшон, и дамы чуть коснулись друг друга щеками — салонный поцелуй, оправданный помадой. Ночь и меня в единый миг пронзили миллионы бриллиантовых игл.
— Только сейчас уезжаешь? — голос Черной Дамы был словно нарочно сочинен для нее, низкий, наполненный притягательной силой опасности. — Тебе, пожалуй, давно пора. Городишко теперь мой.
— Я все надеялась, что найдется кто-то, кто сможет их остановить.
У тебя здесь будет много работы, Эстер?
— Железная Свора настроена деятельно. Не печалься, найдешь себе другой. Ты — не я, тебе повсюду будут рады.
— Не забудь, — напомнила Соледад, — Салазани ждет тебя на свой ежегодный бал Долгой Ночи. Она расстроится, если тебя не будет.
Эстер кивнула и рассмеялась.
— Да уж, ни за что не пропущу. Хочется посмотреть, как она на этот раз будет нас эпатировать.
— Думаешь, ей еще не наскучило играть в Клеопатру?
Эстер сжала руку Соледад.
— Чтобы не сказать — в Мессалину? Дурные привычки нашей малышки устойчивы. Да брось ты, — грубовато сказала она. — Неужели ты до сих пор не поняла, что твое возмущение ее только заводит? Она бросит все эти штучки, как только увидит, что никому до нее нет дела. Не все же столь неприступно добродетельны, как ты, наша бедная вечная жертва.
Я увидел еще одно мимолетное прикосновение щек, и тут Соледад вздрогнула, будто почувствовав наконец мой пристальный взгляд. На мне была самая мощная блокада, на какую я только способен, но, тем не менее, она повернула голову и посмотрела в сторону нашего убежища, безошибочно отыскав в его тени мои глаза. Дальше я ничего не помню ясно. Когда она смотрела прямо на меня, я терял рассудок и личность и становился каким-то дурацким воздушным шариком. Должно быть, я шагнул вперед, я не помню. Потом, словно сквозь вату — предупреждающий, отчаянный крик Звенигора, вопли, неотчетливая брань и возня, а потом что-то обрушилось на мой беззащитный затылок, и я полетел наземь, потеряв сознание.
Глава 10. Дезинфекция
Я пришел в себя и тут же пожалел об этом. В окружающей молчаливой тьме плавали только я и моя головная боль. Ее нельзя было перебороть, а потому я попробовал привыкнуть. Понемногу мне это удалось, и я попытался ощупать голову, чтобы установить масштаб повреждений. Тщетно. Руки не слушались меня. Они были связны за спиной.
— Второй раз — по башке! — возмутился я. — А между тем, я всего лишь спутник героя. Какого черта он сам не собирает все свои шишки?
— Он собирает, — процедил рядом голос Звенигора. — Ты ко мне несправедлив, Арти. И вообще, ты еще легко отделался.
Звен, прости, но я на самом деле счастлив обнаружить тебя рядом.
Так я подумал, а вслух спросил:
— Где это мы?
— Понятия не имею. Я тоже периодически терял сознание. Куча ублюдков, не сказать, чтобы очень здоровых, и все, как один, в железных масках. Пока мы выслеживали Белую Даму, они преспокойненько выследили нас.
Это заявление сказало мне о многом. Практически, обо всем, что произошло на набережной после того, как меня оглушили. Звенигор, разумеется, дрался до последнего, пока не совладали и с ним. После чего на нем, связанном, видимо, как следует отыгрались за потерю времени и сил. То, что его не убили на месте, свидетельствовало о временной заинтересованности в наших жизнях.
— Ты ранен, Звен? Очень больно?
— Ну что ты! Это даже приятно, когда тебя волокут на аркане по булыжной мостовой. Попробуй как-нибудь.
— Если вы не против, господа, — неожиданно вмешался в нашу беседу посторонний голос, — мы тут все — в подвале городской Ратуши. Хотя, честно говоря, не знаю, какая вам разница.
Мы несколько секунд молчали, пока до нас доходило, что мы не одни.
— Ну и сколько нас тут «всех» наберется? — с саламандром, кажется, случился приступ непреодолимого сарказма. Что ж, чувство юмора, как говорится, умирает последним.
— Вчера было с полдюжины, — неторопливо ответил голос из тьмы.
— Сегодня я вот один остался. Тоже рад компании, уж не сочтите за бестактность.
— Ты кто? — спросил я.
— Барент, виноторговец.
— Виноторговец? — переспросил я. — А ты-то что же, не запирался?
Он хмыкнул.
— Запирался, еще как. Да не больно-то от них запрешься.
Вломились, вышибив дверь, в доме все побили. Когда уводили меня, хозяйка в ноги главарю кинулась: мол, за что? А тот ей в лицо рассмеялся, носочком сапога ее этак подопнул, потом достал бумажку и по ней прочитал, что сосед мой мельник донес, будто бы хулил я новую власть и подбивал народ на мятеж и смуту. Ну а правда ли это, один бог знает.
— И мельник! — это Звенигор.
— А ты подбивал? — поинтересовался я.
— Ну, может в приватной беседе что-то такое и ляпнул. Сидючи тут, жалею уж, что пострадал безвинно! Кого тут на что доброе подобьешь, прости господи! Правду сказать, мельник давно на мое хозяйство, да на жену косился.
— Ясно. Ну а что еще ты нам расскажешь про свору? Откуда они вообще взялись? Напали на город, что ли, как враги? Штурмом взяли?
— Да нет, не извне. Жили мы, как жили. И вдруг, не знаю, из каких щелей, из каких подвалов эти повылезли, но возникли они в одночасье, будто до того таились, выжидая момент. И все они были в железных масках и этих плащах с крестами. Заранее, видно, все продумали и просчитали. В понедельник утром банда ворвалась в Ратушу, перерезала магистрат, никто и пикнуть не успел. Начальник стражи, воевода, у нас бравый парень был, как понял, что в городе смута, сразу своих вокруг собрал, кто еще жив оставался, и на этих, на Свору, двинул. Это для них самый тяжелый момент был, поскольку воевода дело свое знал и жалованье получал недаром. В общем, одолели они наших, и злую смерть солдаты от них приняли. Жена у воеводы была красавица, ее тоже… Детей из окон повыбрасывали, это чтоб другим неповадно было. А самому ему глазницы горящими углями набили… только, наверное, это ему легче было, чем видеть, как над семьей его расправляются. Потом лошадьми растоптали. В первый же день, когда мы еще не совсем поняли, что тут творится, они девушек прямо на улицах хватали. А кого похватали, тех потом никто не видел. Ну и с тех пор Свора гуляет, будто последний день живет, а мы всем городом при ней в заложниках. В любой лавке берут, что приглянется, вместо платы — железной перчаткой по морде. Если захотят войти, никакие запоры их не остановят. Венегур, ювелир, запирался, так спалили дом со всеми, кто там был. И как-то больше их стало, вот что странно! А кого уводили, тех потом, наутро, находили на площади: головы отдельно, и все другое — тоже отдельно, хороните, мол, кому охота. И видно, что железом каленым пытали. Им нравится. Вот и с нами так… завтра.
— Мне это не подходит, — заявил из своего угла Звенигорушкин голос. Я даже улыбнулся, хорошо, что никто не видел. Все-таки у него, у героя, силы духа куда больше, чем у меня. У меня ее совсем нет, а есть только головная боль да ледяной озноб от всех этих жутких подробностей. А ему бояться некогда.
— Не понимаю, — сказал я. — Смысла не понимаю. Друг мой, принц Рэй, звался воплощенным Злом и занимал Черный трон. Но он был Злом рациональным! Все, что он делал, я могу объяснить. А эти-то зачем и откуда?
— Наоборот, довольно ясно, — возразил саламандр. — Живут, как короли, чинятся только меж собою, берут, что приглянется. Всех впускают и никого из города не выпускают: не приведи бог, Светлый Совет узнает о том, что здесь творится, войска ведь пришлют. Так что мы с тобой попались, как только
