Марико подалась вперед. Паук на стене медленно зашевелился.
– Марико, оставь его в покое.
– Кошка, которая была у нас в Токио, – она ловила пауков. Мы собирались взять ее с собой.
Теперь я могла разглядеть паука отчетливей. У него были толстые короткие лапки, каждая из которых отбрасывала тень на желтую стену.
– Это была хорошая кошка, – продолжала Марико. – Она собиралась поехать с нами в Нагасаки.
– И вы ее привезли?
– Она пропала. За день до нашего отъезда. Мама обещала ее взять, но она пропала.
– Понимаю.
Марико неожиданно протянула руку и схватила паука за лапку. Остальные лапки, когда она сняла его со стены, яростно задергались вокруг ее руки.
– Марико, отпусти его. Он грязный.
Марико перевернула руку, и паук переполз к ней на ладонь. Она накрыла его другой рукой, так что он оказался в плену.
– Марико, отпусти его.
– Он не ядовитый, – сказала она, подходя ко мне.
– Не ядовитый, но грязный. Посади его обратно в угол.
– Но ведь он не ядовитый.
Марико стояла передо мной, держа паука в руках, сложенных чашкой. Между пальцами виднелась лапка, которая медленно и размеренно двигалась.
– Посади его обратно в угол, Марико.
– А что будет, если я его съем? Он не ядовитый.
– Тебе будет очень плохо. Ну же, Марико, посади его обратно в угол.
Марико поднесла паука вплотную к лицу и приоткрыла губы.
– Не глупи, Марико. Паук очень грязный.
Рот Марико открылся шире, а затем ее руки разжались, и паук шлепнулся у моих колен. Я отшатнулась. Паук проворно ринулся по татами в тень за моей спиной. Я тут же опомнилась, но Марико уже успела выскочить за дверь.
Глава шестая
Сейчас не знаю точно, как долго я искала ее в тот вечер. Очень возможно, что времени прошло много: срок моей беременности был уже немалый, и двигалась я с осторожностью. И, оказавшись на открытом воздухе, у реки, я ощутила вдруг странное спокойствие. Часть берега заросла очень высокой травой. В тот вечер, должно быть, на мне были открытые сандалии: отчетливо помню прикосновения травы к голым ногам. Повсюду звенели и стрекотали насекомые.
Потом я различила какое-то шуршание, словно сквозь траву вслед за мной скользила змея. Я остановилась прислушаться – и поняла, в чем дело: вокруг моей лодыжки обмотался кусок старой веревки и волочился по траве. Я осторожно высвободила ногу и при свете луны рассмотрела обрывок: на ощупь он казался сырым и грязным.
– Привет, Марико, – окликнула я девочку.
Она сидела в траве чуть поодаль, подтянув колени к подбородку. Над ней нависали ветви ивы – их на берегу росло несколько. Я подошла к ней поближе, пока не смогла яснее видеть ее лицо.
– Что там? – спросила она.
– Ничего особенного. Прицепилось к ноге.
– А что это?
– Пустяки, просто обрывок старой веревки. Почему ты здесь?
– Хотите взять котенка?
– Котенка?
– Мама говорит, мы не можем держать котят. Хотите одного?
– Думаю, нет.
– Но их скоро нужно раздать. А иначе, мама говорит, придется их утопить.
– Как жалко!
– Вы могли бы взять Атсу.
– Посмотрим.
– Откуда у вас это?
– Я же сказала, пустяки. Просто зацепилось за ногу. – Я шагнула к ней ближе. – Зачем ты это делаешь, Марико?
– Что я делаю?
– Корчишь рожи.
– Я не корчу рожи. Почему у вас веревка?
– Ты корчила рожи. Очень странные.
– Почему у вас веревка?
Я пригляделась к девочке. На лице у нее проступал страх.
– Так вы не хотите котенка?
– Пожалуй, нет. Что с тобой?
Марико встала. Я подошла вплотную к иве. Невдалеке виднелся домик, его крыша темнела на фоне неба. Из темноты донеслись шаги убегавшей Марико.
Подойдя к двери домика, я услышала изнутри сердитый голос Сатико. Когда я вошла, обе повернулись ко мне. Сатико стояла посередине комнаты, ее дочь перед ней. При свете фонаря лицо Сатико с тщательно наложенной на него косметикой походило на маску.
– Боюсь, что Марико доставила вам беспокойство, – обратилась она ко мне.
– Ну да, она выбежала наружу…
– Извинись перед Эцуко-сан. – Сатико грубо дернула дочь за руку.
– Я снова туда хочу.
– Шагу не сделаешь. А ну, проси прощения.
– Хочу на улицу.
Свободной рукой Сатико с силой шлепнула по бедру дочери.
– Ну же, извинись перед Эцуко-сан.
На глазах у Марико выступили слезы. Она мельком глянула на меня, потом повернулась к матери:
– Почему ты всегда уезжаешь?
Сатико предостерегающе занесла над ней руку.
– Почему ты всегда уезжаешь с Фрэнком-сан?
– Ты собираешься извиниться?
– Фрэнк-сан писается как свинья. Как свинья в канаве.
Сатико замерла со все еще поднятой рукой, глядя на дочку.
– Он пьет свою мочу.
– Замолчи.
– Он пьет свою мочу и гадит себе в постель.
Сатико, не шелохнувшись, смотрела на дочку.
– Он пьет свою мочу. – Марико высвободила руку и с беззаботным видом пересекла комнату. На пороге она обернулась в сторону матери: – Он писается как свинья, – повторила она и шагнула в темноту.
Сатико не сводила глаз с двери, явно забыв о моем присутствии.
