— Ну, матушка, кажись, свершилось… — сказал он прочувствованно, а затем воскликнул: — Держись, вороные!
Едва за подпоручиком закрылась дверь, как Хмельницкий обхватил Мещурину руками, поднял и закружил по комнате.
— А что, голубушка, не пора ли нам возвращаться в Петербург? Хватит, починовничали в провинции. Департамент, думаю, мне как раз по плечу! Предвижу, дорогая, что сокровища Наполеоновы многими пудами исчислять придется. Верно, надо принять срочные меры к недопущению на озеро посторонних. Об этом я немедля сообщу тамошнему исправнику…
В шесть часов пополудни флигель-адъютант доложил Николаю, что министр внутренних дел просит принять его по срочной надобности…
Император заметил, что Блудов чем-то сильно взволнован, однако, прежде чем узнать о причине, побудившей министра добиваться аудиенции, Николай решил покончить с вопросом, волновавшим его последнее время:
— Дмитрий Николаевич, что в Московском университете?..
Блудов понимал: вопрос императора вызван тем, что недавно в этом храме науки был выявлен антимонархический кружок, состоявший преимущественно из детей разночинцев, — явление для России новое. Ведь до сих пор оппозиция власти исходила от дворян-аристократов.
— Ваше величество, надзор за университетом ведется неусыпно, согласно новому уставу. Число принятых в прошлом году разночинцев уменьшено. Разве что сделано исключение для тех, кто заслужил… Для таких, как известного вам Гайловского сын…
— Вы имеете в виду агента Главного штаба?
— Да, ваше величество.
Николай привычным движением поправил концы усов.
— Хорошо, оставим это… Ты, кажется, хотел сообщить что-то?
— Новость совершенно неожиданная, ваше величество! Донесение смоленского губернатора…
Николай поморщился.
— Дмитрий Николаевич, скажу тебе откровенно: я недоволен Хмельницким. Его усердие гораздо менее моих к нему милостей. Где это видано, чтобы крепостная стена стоила двести тысяч!
— Ваше величество, грехи Хмельницкого суть следствие греховности всего нашего отечества. И все же письмо его, смею надеяться, много расположит вас к губернатору.
Николай знал: если Блудов осмелился рекомендовать чье-то донесение — значит, оно того стоило.
— Читай! — Император повернулся лицом к окну, наблюдая за знакомой фигурой полицейского, стоявшего возле караульной будки перед дворцом.
Блудов вынул письмо из папки и начал читать:
«Ваше превосходительство, сведения, о коих желаю я сообщить Вам этим письмом, ниспосланы самим провидением, в чем усматриваю я лишнее проявление любви к нашему Всемилостивейшему монарху.
Известный не только в Европе романист сир Вальтер Скотт в десятом томе „Жизни Наполеона Бонапарта…“ поместил приказ о сокрытии в Семлевском озере похищенной французом святыни Москвы, многих орудий и прочих ценностей первопрестольного града. Ныне по моему предложению поручено было строительного отряда прапорщику фон Людевичу прозондировать озеро… Он нашел в двадцати саженях от конца нынешнего берега груду неправильной формы…»
Жестом руки Николай остановил Блудова:
— Повтори, Дмитрий Николаевич, меру от берега…
— Двадцать саженей, ваше величество.
— Продолжай! — было очевидно, что Николай уже составил себе какое-то мнение о донесении Хмельницкого.
«Вероятно, сия груда имеет большое основание и в течение двадцати трех лет основательно погрузла в матером дне. Прикрепленный к багру терпуг показал неоспоримо, что означенная груда состоит из меди пушечной. Сие дает повод ожидать, что дальнейшие изыскания на Семлевском озере возвратят россиянам освященную драгоценность Кремля, а пушечный материал с избытком окупит неизбежные при оных работах издержки. Чтобы получить точное удостоверение, из чего состоит открытая фон Людевичем груда, достаточно устроить вокруг нее перемычку и отлить сифонами воду. Дело сие потребует расходов в двадцать пять тысяч рублей…»
Николай взял из рук Блудова донесение Хмельницкого, холодными глазами скользнул по последним строкам письма…
— Вижу, Дмитрий Николаевич, ты не на шутку увлекся этим сообщением. Признаться, не ожидал я от Хмельницкого такой прыти. Ну, а что тебе самому известно о Великоивановском кресте?
— Знаю, ваше величество, что в четырнадцатом году на колокольне был поставлен новый крест. В Стокгольме и Лондоне немало приходилось мне слышать упреков от французских дипломатов по поводу того, что мы не пытаемся отыскать снятый Наполеоном старый крест.
— Да, граф, весьма соблазнительную новость принес ты мне нынче. Всегда у нас так: пока француз или англичанин не надоумят, сами не додумаемся. Удобно ли будет, Дмитрий Николаевич, затевать поиски добычи без оповещения его преосвященства?
Блудов понизил голос:
— С одной стороны, ваше величество, так… Но ведь церкви немалая помощь была оказана после войны. Нынешнее же положение казны… — Блудов потупил взор, зная, как неприятен императору разговор на эту тему.
Быстрым движением пера Николай написал на донесении Хмельницкого: «Графу Толю! Назначить к изысканиям самого надежного офицера. На покрытие издержек отпустить четыре тысячи рублей. Николай».
— Быть посему, граф. Двадцать пять тысяч, что просит Хмельницкий, слишком много для почина. Да и прежние его долги еще ждут своего искупления. Передай ему, Дмитрий Николаевич, что я умею прощать старые грехи, но всегда помню их и при случае взыщу. Дай-то бог, граф, чтобы все так хорошо кончилось, как началось!
Ровно через неделю после описанного выше разговора Блудова с императором к Хмельницкому с представлением явился следовавший проездом из Петербурга в Семлево инженер Четвериков, назначенный по повелению самого Николая к дальнейшим розыскам сокровищ Наполеона.
Смоленский губернатор приласкал гостя, намекнув между прочим подполковнику на генеральские эполеты как награду за содействие в важном деле, ибо уже не сомневался в благосклонности к себе судьбы. В то же время губернатор почувствовал, что крепкая рука из столицы дает ему понять, что отныне судьба добычи Бонапарта будет решаться не в Смоленске, а в канцелярии его величества. Посему Хмельницкий приказал вяземскому исправнику следить за Четвериковым каждодневно…
Тем временем в Смоленске произошла встреча, предопределившая исход дальнейших событий.
После заутрени из Успенского собора повалил народ… Юродивый появился на паперти одним из последних. Был он без шапки, рыжеватые волосы спадали ему на плечи, местами слиплись в грязные пряди. Перед ним уже образовался живой коридор из немощных стариков и старух, прокаженных всех возрастов. Они лобызали юродивому руки, падали ниц перед ним, норовя коснуться губами пол его холщового халата; иные припадали к его стопам, но юродивый шагал без остановки, ударяя голыми щиколотками по красным от мороза лбам богомольцев. Сидя в экипаже, Куперен сопровождал юродивого до
