пожертвованиями. И вот моему храму понадобился счет для перечислений.
Среди знакомых Тараса Леонтьевича батюшек не было. Он сам в свою райкомовскую бытность ловил крестивших в церквях детей комсомольцев и потом песочил их на чем свет стоит. А теперь наступили иные времена, и все потянулись к ранее гонимому. Словно чувствуя и свою вину, Тарас заявил:
— Вот крест, счет откроем!.. Только у шефа добро надо получить.
Снял с аппарата малиновую трубку:
— Борис Антонович! К вам можно с батюшкой зайти?
— С кем-кем?
— С отцом.
— Чьим, моим?..
— Да вы не поняли, священником.
Юрист застегнул на руке хлястик наручных часов, и они вместе со священником прошли в зал, в котором к окошечкам касс обменника тянулись очереди. Юрист подумал, что батюшку покоробит непомерная торговля валютой, но тот как ни в чем не бывало прошагал мимо.
У задымленного кильдима с милицейской охраной Глафира Львовна отчитывала сержанта:
— Когда я вас приучу курить на улице? Устроили здесь дымовуху! Дышать совсем нечем…
Юрист осторожно протиснулся между Глафирой и стойкой, нажал кнопку защелки на двери, ведущей на второй этаж.
— А этот волосатый куда? — из-за Глафириного плеча крикнул милиционер.
— Тс-с! — развернулся Тарас.'— Это священник!
— А по мне хоть Папа Римский! — сказал и грозно поднял автомат.
— Меня-то не застрели с ними заодно! — замахала руками кадровичка.
Тарас Леонтьевич снова связался с управляющим.
Наконец священника пропустили. По стенам вдоль лестницы и коридора висели искусственные цветы, на площадках блестела мягкая румынская мебель.
— Вы куда? — из-за стола в приемной выскочила секретарша с круглыми глазами и согнутым клювом еврейским носом и преградила дорогу.
— Мы к Борису Антоновичу…
— Управляющий разговаривает по телефону…
Ожидая, когда освободится Манин, юрист и отец Феофил переминались с ноги на ногу и слушали, как поскрипывает факс, как летают возгласы в соседних комнатах, как шелестят по коридорам шаги банковских служащих.
Вот дверь открыл сам управляющий:
— Чего же вы не заходите?..
Войдя в чем-то освеженный кабинет с тремя телефонами на геобразном столе, шкафом с рюмками и кофейными сервизами, вазой на полу, отец Феофил чихнул.
— Как вам, неплохая работа? — закрутился у вазы Манин. — Думаете, излишество? А мы без этого не можем… Да и у вас у самих в церквях золота, куда ни глянь…
Когда Феофил рассказал, что ему под храм отдали заброшенный детский садик, где надо менять отопление, застилать крышу, возводить купол и ставить крест, управляющий взмахнул кистью:
— Откроем счет… И сами будем жертвовать!
Батюшка широко развел руки и трижды расцеловался с Маниным.
«Вот прохиндей! — подумал Тарас. — Сколько крови попам в свое время попил, а теперь лобызается».
— Ладушки! — Юрист проводил священника в коридор и столкнулся с Глафирой Львовной.
— Вечно вы перед собой не смотрите! — выпалила та и ястребом пронеслась в кабинет шефа.
Манин старался возникавшие перед ним проблемы решать миром. К этому его приучило партийное прошлое, когда основным в профессии аппаратчика считалось умение сглаживать углы. Так тише и спокойнее. Добивался он этого тем, что старался произвести нужное впечатление, а кому и понравиться. Понравиться начальнику, понравиться подчиненному, понравиться посетителю.
Сотрудники пользовались этой манинской чертой. Даже секретарша, зная, что Манин не окоротит ее резким словом, задрала нос. Кого захочет, того и пропустит к управляющему, а кого не пожелает — доведет до белого каления, но тот через ее приемную не пройдет.
С Тарасом Леонтьевичем секретарша обменялась любезностями сразу. Он с первого взгляда невзлюбил эту бывшую оперную певичку. Она ему платила взаимностью, при любой возможности, к случаю и без случая доставляя юристу неприятности.
Вот и теперь она, плотно закрыв за Глафирой дверь, подбоченилась перед Тарасом:
— Что же вы, проповедник закона, а жметесь к двери… Подслушивать неприлично!
В кабинете разгоралось:
— В общем, так, Борис! Если ты и на этот раз откажешь, я тебя ославлю на весь город! Все наши бывшие коллеги узнают, какой ты стал… — с надрывом говорила Глафира.
— О чем ты? — никак не мог понять Манин.
— Бери на работу мою дочь, и баста!
— Куда?
— В кассу.
— А, в кассу… Так бы сразу и сказала, а то я думал, в бухгалтерию…
— Баран думал, да в котел попал… Вот заявление… Подписывай! Ну, рожай же!.. Вот так… И учти, я тебе твоего свинского отношения к коллеге по партии никогда не прощу!..
От резкого удара в спину секретарша отлетела от двери.
— Чего ухи расставила? — Глафира сверкнула глазами.
— Что вы! Я вон Тараса Леонтьевича сдерживаю! — стала оправдываться секретарь.
— И верно! Не фига ему там делать… От него толку, что от козла молока…
Юрист остолбенел.
Глафира Львовна простучала каблуками по приемной, заглянула в открытый кабинет главного бухгалтера:
— И ты у меня, звезда балета, дождешься!
Тарас потянул ручку двери:
— Борис Антонович… Надо письмо должнику подписать…
Утро сочно облило улочки города. Из-за рассыпчатых крон деревьев появлялись модно одетые банковские служащие и спешили к ступенькам, на которых под высоким прозрачным навесом стояла Глафира Львовна.
Вот пробежал Жора Жигов и поприветствовал легким поклоном:
— Доброго здоровьица…
Гера Зыканов:
— Мое почтение…
Глафира, сложив руки на груди, молча встречала их и молча провожала.
Со стороны каланчи стал увеличиваться банковский «жигулек» и мягко замер на пятачке перед крыльцом. С сиденья поднялась Вероника Семеновна в курточке и безупречном костюме.
Кадровичка показно вытянула руку с часами и, когда та поравнялась с ней, произнесла:
— Опаздываете, моя хорошая, не к лицу это вам! — закачала головой. — Это ведь банк, а не шарашкина контора…
— Что-что?.. — приостановилась главбух.
— Время уже сколько? — повернула к ее глазам пятисантиметровый циферблат.
Вероника Семеновна секунду помолчала, а потом выдала:
— Да пошла тыке… м…!
— Й-а?! — перехватило дыхание у Безбородовой.
Как рыба хватала ртом воздух, подыскивая, что ответить, но Вероники Семеновны уже рядом не
