— Разве ты не собираешься сегодня на Пратер? — В сценарном варианте фраза явно режет чуткое артуровское ухо. — Будто каша во рту… Я себя не слышу… Может, лучше: «Как, разве ты еще не на Пратере?»
— Годится.
— Ишервуд! — зовет Бергманн. (Перебравшись на студию, где всегда полно народу, он стал обращаться ко мне по фамилии.) Заложив руки за спину, он размашистым шагом направляется к выходу, не удосужившись обернуться, чтобы удостовериться, иду ли я следом. Мы проходим двойные двери и оказываемся на лестнице, ведущей к пожарному выходу. Сюда приходят поговорить или покурить, потому как в самом помещении курить запрещалось. Я киваю сторожу, лорнирующему газету «Дейли геральд». Он у нас страстный почитатель Советской России.
Мы стоим на узкой железной платформе; вдалеке за крышами домов холодно серебрится серая река. После спертой духоты студии влажный воздух кажется восхитительным. Легкий ветерок, пробегая мимо, запутался в густой шевелюре Бергманна.
— Как вам эта сцена? Годится?
— Да вроде все нормально, — я пытаюсь придать голосу убедительность. На меня еще с утра накатил приступ лени, и забивать себе чем-то голову совершенно не хочется. Мы утыкаемся каждый в свой экземпляр сценария — я старательно изображаю на лице задумчивость. После бесконечных читок слова утратили для меня свой первоначальный смысл.
Бергманн сосредоточенно сопит.
— Мне кажется, тут надо что-то придумать… Слишком уж примитивно, слишком убого… А если Тони скажет: «Я не могу торговать фиалками вчерашнего дня. Они несвежие»?
— Я не могу торговать вчерашними фиалками. Они слишком быстро вянут.
— Вот-вот… Так и запишите.
Я пишу. В дверях появляется Элиот.
— Мы готовы репетировать, сэр.
— Пошли. — Бергманн разворачивается и идет в павильон, мы с Элиотом пристраиваемся сзади — ну чисто генеральская свита. Все головы поворачиваются в нашу сторону: актерам интересно, о чем мы говорили с Бергманном. При мысли о том, что ты держишь в напряжении столько людей, меня охватывает ребяческое чувство собственной значительности.
Элиот подходит к ширме, за которой гримируется Анита.
— Мисс Хейден, — осторожно начинает он. — Вы не могли бы выйти? Все готово.
В коротком платьице в цветочек, фартучке и нижней юбке с оборками Анита похожа на избалованную девочку. Она выходит и идет к павильону. Она кажется более хрупкой, чем ее изображают на фотографиях, — впрочем, то же самое можно сказать почти обо всех знаменитостях.
Я с опаской подхожу, приготовившись к худшему. Криво улыбаюсь.
— Прошу прощения… Мы опять изменили строчку.
Анита сегодня на удивление покладиста.
— Изверг! — игриво восклицает она. — Ладно уж, показывайте, что там у вас получилось.
Элиот подносит к губам свисток.
— Тишина! Полная тишина! Генеральная репетиция! Зеленый свет! — Последняя фраза адресована вахтеру, который включает надпись на двери студии: «Тихо. Идет репетиция».
Наконец-то. Началось.
Тони с тоской смотрит в окно. Еще вчера они встречались с Рудольфом. А сейчас от него принесли письмо, полное намеков и прощальных уверений в любви: Рудольф не мог открыться и сказать, что он принц и что срочно необходимо отбыть в Бороданию. Тони поражена в самое сердце. Ее глаза полны слез. (Сцена дается крупным планом.)
Открывается дверь. Входит отец девушки.
Отец: Что случилось, Тони? Разве ты еще не на Пратере?
Тони (лихорадочно подыскивает слова): Я… Я… У меня нет цветов.
Отец: Неужели ты вчера все продала?
Тони (с нарочитым безразличием, придающим ответу двусмысленность): Я не могу продавать вчерашние цветы. Они так быстро вянут.
Горестно всхлипнув, Тони выбегает из комнаты, хлопая за собой дверью. Отец смотрит ей вслед в немом удивлении. Затем пожимает плечами, как бы говоря, что все эти женские капризы выше его понимания.
— Стоп! — Бергманн резко поднимается с места и подходит к Аните.
— Позвольте мне вам кое-что сказать, мадам. Вы блистательно освоили науку хлопать дверью. Даже чересчур. Вы придаете этому действию столь глубокий смысл, что по сравнению с ним убийство Распутина — детский лепет на лужайке.
Анита снисходительно улыбается:
— Простите, Фридрих. Я и сама
— Позвольте, я вам покажу… — Бергманн встает у стола. У него дрожат губы, влажно блестят глаза, это уже не он, а прелестная юная девушка, которая вот-вот расплачется. — Я не могу продавать вчерашние цветы… Они… вянут…
Он выбегает из комнаты, закрыв лицо руками. Из-за кулис раздается глухой стук и приглушенное
— Теперь понимаете, о чем я? Это должно быть легко. Поменьше патетики.
— Да, — Анита понимающе кивает, подыгрывая ему. —
— Вот и превосходно, милочка. — Бергманн похлопал ее по руке. — Сейчас снимем.
— Где Тимми? — В мелодичном голоске Аниты слышится скука. К ней спешит гример. — Тимми, дружок, у меня все в порядке?
Она приближает к нему лицо с таким безразличием, словно подставляет туфельку чистильщику обуви; эта волнующе-прекрасная маска — часть ее работы, источник дохода, орудие производства. Пальцы Тимми порхают по ее лицу. Анита равнодушно смотрится в маленькое зеркальце. Помощник оператора рулеткой замеряет расстояние от объектива до кончика ее носа.
Молоденький парнишка спрашивает у девушки, ответственной за запись съемки, номер эпизода. До того как раздастся слово «мотор», этот номер надо написать мелом на грифельной доске, которую он держит перед камерой.
Из аппаратной звонит Роджер.
— Крис, загляни ко мне. Мне необходимо алиби.
Он часто так говорит, вроде в шутку, но видно, что он обижен на Элиота. Роджер не выносит никакой критики. Во всем, что касается работы, он невероятно педантичен и добросовестен.
Я иду в операторскую, напоминающую телефонную будку. Элиот начинает отдавать распоряжения:
— Так, хорошо. Готовы, сэр? Уоттс, ты готов? Дайте звонок! Дверь! Красный свет! — И тут же: — Тихо. Начинается съемка, — потому что все начали ходить.
Роджер берет наушники и подсоединяет их к пульту.
— Джек, готов? — В ответ раздаются два гудка, что означает «да».
— Все на месте? — задает Элиот риторический вопрос. Потом через миг: — Включай.
— Включаю, — рапортует паренек, стоящий возле силового щита.
Джордж делает шаг вперед, держа перед камерой доску.
Роджер дважды сигналит звуковикам. Два звонка в ответ. Роджер двойным звонком предупреждает Бергманна, что звук готов.
Кларк, мальчик-«хлопушка», громко произносит:
— Кадр 104, дубль один. — Хлопок. Начали.
