– Как только кончится война, мы с Вагном поженимся, у меня уже и приданое готово. А пока Вагн в безопасности, можешь за него не тревожиться.
И Пия отхлебнула кофе.
Как только Пия ушла, Карен послала Мартина с курицей к Гудрун.
– Спроси, не сможет ли она сварить из нее суп. На моей спиртовке сделать это нелегко, – сказала она.
Пока Мартин говорил с Гудрун, маленький Кнут теребил его за штанину.
– Малтин, Малтин, налисуй киску, – лепетал он.
Мартин никогда не упускал случая поиграть с малышом, и маленький Кнут давно уже сообразил, что в его лице он обрел волшебника, которому ничего не стоило сотворить с помощью карандаша каких угодно зверей, людей и чудовищ. Вместе с Кнутом Мартин скакал по комнате и ползал по полу, и порой трудно было сказать, кто из двоих больше веселится. Иногда Мартин изображал большого пса и громко лаял, а маленький Кнут с плачем бежал к матери. В другой раз он превращался в доброго коня и возил малыша на спине. Кнут считал Мартина своим лучшим другом – его всегда можно было схватить за палец и потащить в уголок, где сидели куклы и мишки. Если же какая игрушка ломалась, Мартин чинил ее. Да, в глазах маленького Кнута Мартин был настоящим волшебником.
В девять часов вечера Якоб с Карен и Мартином ушли от Гудрун сытые и довольные – хорош был куриный бульон. Они оказались почти одни на затемненных улицах, – лишь немногие отваживались выйти в город на ночь глядя. Якоб молча шагал по тротуару и только покашливал время от времени. Вдруг он спросил:
– А где отец Гудрун? Куда он подевался?
– Не знаю, – отвечала Карен. – Сдается мне, с ним что-то неладно. Ни жена, ни дочь никогда не говорят о нем.
– Неужто его заманили в вермахт и послали на фронт? Немцы охотно проделывают это с датскими рабочими, выехавшими в Германию. А он достаточно глуп, чтобы попасться на удочку, – с досадой проговорил Якоб.
– Мне это не приходило в голову, – сказала Карен, – но, скорее всего, ты прав. В самом деле, мать Гудрун получает за него деньги в комендатуре.
– Вот оно что! – тихо присвистнул Якоб. – Так я и думал. Ну и болван же он!..
– Сколько жизней эта война покалечила, – вздохнула Карен.
– Да, но зато каждый человек показал, из какого он теста сделан, – убежденно произнес Якоб.
Незаметно они подошли к дому, где теперь жили. Якоб начал рыться в карманах, чтобы найти ключ от парадного. Но не успел он вытащить его, как от стены отделилась какая-то фигура и шагнула к нему.
– Якоб Карлсен, – сказал незнакомый парень, – лучше тебе не подниматься наверх. Я отведу тебя в одно место и спрячу. Дело плохо, несколько часов назад немцы схватили Фойгта. Если им удастся заставить его заговорить, они придут и за тобой.
Три дня и три ночи Карен с Мартином оставались одни. Каждое утро Карен уходила на работу и там, сидя у конвейера, шила и строчила, не поднимая головы. За ее спиной расхаживали взад и вперед контролеры с секундомерами – цинично и безжалостно они отсчитывали время. Никто не считался с горем Карен, никому не было дела до тревоги, раздиравшей ее сердце. И уж во всяком случае, никто не простил бы ей странной усталости, сковавшей ее тело. Один-единственный раз она отвлеклась и, подняв глаза к застекленному потолку, подумала: зачем только люди воюют, зачем убивают друг друга, почему жизнь так жестока?
Человек с секундомером демонстративно остановился за ее спиной, и Карен сразу же вновь схватилась за работу, всеми силами стараясь нагнать упущенные секунды; швейная машина, не умолкая, жужжала под ее рукой.
Мартин все так же ходил в школу. Сидя на уроках, он честно пытался быть внимательным, но из этого ничего не получалось, он только и мог думать, что о своем отце и о Фойгте. На кафедре сидел директор, самолично обучавший своих питомцев благородным математическим наукам. Мартин глядел ему прямо в глаза, но не слышал ни одного слова из того, что он говорил.
После уроков Мартин развозил заказы клиентам мясника Борка. Он очень уставал от работы, но, пожалуй, так даже было лучше. Мартин не жалел сил, если только с ним обращались как с человеком, и мясник был им доволен. Часто в дополнение к заработной плате он давал ему с собой хороший кусок говядины.
Мартин отвозил мясо в крупные рестораны, которые были клиентами Борка, втаскивал заказы в пансионаты и квартиры богачей и забирал на бойне самое лучшее и нежное мясо, которое каждое утро собственноручно отбирал сам Борк.
Пришел февраль, но по-прежнему стояли холода. На дворе то таяло, то снова подмораживало. Ветер гулял по городу, злорадно щипал лица и руки людей. Улицы были покрыты тонким слоем снега, по которому пролегали черные следы от велосипедов и автомашин.
В тот вечер Мартин ехал на велосипеде по главной улице. Магазины уже закрывались. Над домами нависли тяжелые облака. Вдруг на улице показался желтый немецкий автомобиль, он промчался мимо Мартина, и сразу же из раскрытого окна машины высунулось дуло автомата и воздух задрожал от выстрелов. Желтая автомашина с пронзительным воем исчезла за поворотом. Люди в оцепенении остановились, пугливо оглядываясь, кое-кто пустился бежать. Велосипедист, ехавший впереди Мартина, вдруг как-то странно завилял. Одной рукой он цеплялся за руль, а другой по-прежнему сжимал бумажный кулек. Спустя мгновенье человек выпустил руль, велосипед въехал на тротуар, велосипедист свалился с него и замертво упал на землю. Из пакета выкатились на тротуар мелкие круглые головки брюссельской капусты. Снег покраснел от дымящейся крови.
Мартин затормозил, спрыгнул и первым подошел к распростертому телу. Глаза пострадавшего невидящим взглядом уставились в снежные облака, ничего не видя. Мартин помахал рукой перед его застывшим взором, но ресницы даже не шевельнулись, и мальчик понял, что человек мертв.
Люди собрали капусту, сунули ее в пакет и положили рядом с трупом. Никто не уходил, все ждали, когда приедет скорая помощь.
Санитары положили убитого на носилки и молча кивнули, когда их спросили, точно ли он мертв. Сделав свое Дело, они спокойно уехали – они и не то еще видели…
– Зачем немцы убили его? – размышлял Мартин, хотя знал, что на этот вопрос он не найдет ответа. Несчастный велосипедист случайно очутился на улице, по которой случайно проезжали фашисты, и чисто случайно именно он оказался их жертвой, как не раз бывало.
Он знал, что другого объяснения нет, и все же это не укладывалось у него в голове. Утром в местной газете появится лаконичное сообщение – не более семи строк – о том, что такой-то вчера вечером, возвращаясь домой с работы по главной улице, был обстрелян из проезжавшей мимо автомашины. Раненый скончался раньше, чем его привезли в больницу. Виновных задержать не удалось.
Террористические убийства, которые совершались по приказу главной квартиры немецкой армии, были теперь столь обычным и будничным явлением, что люди почти свыклись с ними. Одна за другой волны фашистского террора прокатывались по стране, унося самых достойных, самых благородных мужчин и женщин. Жизнь превратилась в лотерею, в любой момент можно было ждать самого худшего.
Вернувшись в мясную лавку, Мартин рассказал Борку о том, что видел на улице.
– Эх, – сказал Борк, – я бы с радостью взял самый большой топор да раскроил череп первому попавшемуся немцу. Ничего, брат, не унывай, будет и на нашей улице праздник.
На третьи сутки Якоб вернулся домой.
– Здравствуйте, – сказал он.
– Здравствуй, отец. Хочешь кофе? – спросила Карен.
– Да, спасибо.
– Ты останешься с нами? – спросила она.
– Да, – ответил он и со вздохом добавил: – Фойгт умер.
Жена и сын молча взглянули на него. Мартин всхлипнул. Ему казалось, что тишина, вдруг воцарившаяся в комнате, оседает на пол мелким, противно моросящим дождиком. Он словно наяву увидел огромную фигуру Фойгта, его веселые глаза, курчавые седеющие волосы и едва не разревелся. Глотая
