весь наш скарб. А пока что Мартин поможет тебе складываться.
– И то правда! – обрадовалась Карен. – Хорошо бы вернуться домой! Вот только вид отсюда больно красивый. Я уж к нему привыкла. Но ничего, и в нашем старом доме, на заднем дворе мы заживем как надо!
Тут кто-то постучал в дверь. Вошел дядя Вигго, всем своим видом изображая радостное волнение. На руке у него красовалась повязка, точно такая же, как у Якоба, – ее носили все бойцы Сопротивления.
– Добрый день, вернее, доброе утро, – поправился он с улыбкой. Затем лицо его вдруг стало серьезным. Схватив обеими руками руку Якоба, он с чувством пожал ее: – Спасибо тебе за все, что ты сделал для людей, Якоб, – проговорил он. – Спасибо…
– Ну что ж, на здоровье, – ответил Якоб.
– Дорогой друг, – продолжал дядюшка Вигго, – я полностью признаю, что прежде был недальновиден и не сумел так быстро разобраться в обстановке, как ты! Не сразу я понял, что активная борьба – единственное средство спасти страну от фашистской диктатуры!..
Эти высокопарные слова повергли в смущение всю семью – никто не знал, что на это отвечать.
– Хочешь кофе? – спросила Карен.
– С удовольствием, дорогая, спасибо!
– Ну, мне пора, – сказал Якоб. Было видно, что его радостное настроение омрачилось.
Вигго услужливо отворил ему дверь.
– Понимаю, – сказал он, – тебя зовет долг! Я тоже скоро отправлюсь выполнять свой долг! – При этом дядя Вигго снова улыбнулся.
Глядя на дядюшку Вигго, Мартин подумал, что он больше всего сейчас похож на перетрусившего школьника, только что узнавшего, что ему все-таки вывели тройку, и ужасно довольного этим, потому что могло ведь быть гораздо хуже…
– Как же вам жилось все это время, Карен, милая? – спросил Вигго.
– Какая разница, – ответила та, – теперь все это уже позади!
Налив брату кофе, Карен села напротив него и, подперев руками голову, спросила:
– А скажи-ка на милость, когда ты успел заслужить такую повязку?
– Заслуги бывают разные, – неопределенно промямлил Вигго.
– По-моему, ты просто притворщик и нахал, Вигго, – сказала Карен.
В комнате стало вдруг совсем тихо. Мартин продолжал возиться с постельным бельем, которое надо было побыстрее свернуть и увязать в тюк. Дядя Вигго уставился в чашку, сжимая ложку побелевшими пальцами.
– Однако злой у тебя язык, сестра, – проговорил он.
– Правда глаза колет, – сказала Карен. – Конечно, я сестра тебе, но все же я еще не ослепла. Муж мой – добрый и честный человек, а потому мне сейчас особенно хорошо видно, какой ты подлец.
Заглянув сестре в глаза, Вигго побледнел еще больше, но Карен не отставала.
– Ты всегда был слабохарактерный, Вигго, – продолжала она, – но с тех пор как ты стал водиться с нашими местными бонзами, ты стал еще и вертким и скользким, как угорь, – видно, от них заразился. Когда-то я радовалась, что ты перестал пить, но, пожалуй, ты все же больше нравился мне, когда был пьянчужкой; тогда мы хоть знали, чего от тебя ждать!..
– Не понимаю тебя!.. – замотал головой дядя Вигго.
– Неправда, – перебила Карен, – ты все отлично понимаешь! И я скажу тебе: придет день, когда ты снова не захочешь знаться с теми, кто, не щадя своей жизни, сражался с немцами!..
– Уверяю тебя: я готов признать – и делаю это совершенно искренне, – что коммунисты показали себя лучшими защитниками демократии…
– При чем тут коммунисты! – воскликнула Карен. – Да и кому нужны твои уверения, Вигго! Я ведь слишком хорошо знаю тебя и вижу тебя насквозь. Никчемный ты человек!
– Я прекрасно понимаю, Карен, что ты слишком много пережила и нервы у тебя не в порядке. Но я вовсе не хочу ссориться с тобой, ты же моя единственная родня, – отвечал дядя Вигго.
– Тебе следовало бы знать свое место! – заключила Карен. – Сегодняшний праздник не для тебя и не для твоей компании!
– Возможно, ты права, – сказал Вигго, – да только я… из самых добрых побуждений…
Вскоре после этого он ушел. На лице его не осталось и следа от прежнего восторженного выражения.
После ухода Вигго Карен с Мартином энергично взялись за упаковку вещей, чтобы можно было уехать, как только придет машина. В полдень Карен приготовила бутерброды и послала Мартина отнести их отцу.
– Здесь так много еды, что он сможет поделиться с Вагном, – сказала она.
Солнце, уже стоявшее высоко на небе, жарко припекало. На другом конце улицы Мартин увидел большой грузовик, окруженный плотной толпой.
– Что случилось? – спросил Мартин у какого-то паренька.
– А тут в доме один гад живет, сейчас его выведут, – ответил тот.
Толпа волновалась. Из передних рядов понеслись крики:
– Сволочь! Собака! Предатель!
Из темноты парадного вынырнул высокий человек, за ним вышли два вооруженных парня. Человек шел с поднятыми руками; казалось, они застыли в судороге, а голова почти совсем ушла в плечи.
– Уберите его к чертовой матери, пусть не поганит нашу улицу!
– Расстрелять его на месте!
Ухмыльнувшись, парни переглянулись и слегка подтолкнули арестованного вперед. Он был в черном костюме и рубашке без воротничка, в глазах его застыл ужас, он еле передвигал ноги, страшась приблизиться к разъяренной людской толпе. Один раз он даже с умоляющим видом обернулся к одному из сопровождавших его парней и тихо шепнул что-то. Мартин протиснулся в самый первый ряд, на какую-то секунду его глаза встретились с глазами предателя, но тот сразу же отвел взгляд. Мартину стало так противно, точно он прикоснулся к дохлой крысе. Он долго молча глядел вслед арестованному. Рядом с ним люди кричали:
– Сволочь! Изменник! Расстреляйте его! – и плевали предателю в лицо.
Тот пытался было стереть плевки, но из толпы тотчас закричали:
– А ну, хватит утираться! Руки вверх, фашистская сволочь!
– Вперед! – приказал ему боец Сопротивления, он старался удержать наседающую толпу, чтобы дать возможность арестованному взобраться на грузовик.
– Расстреляйте его! Да расстреляйте же! Гада этакого! – кричали люди.
– Обязательно! – пообещал боец, вскакивая в кузов. Грузовик отъехал. Вслед ему понеслись гневные крики и проклятия.
Переходя площадь у ратуши, Мартин увидел, что на фасаде ее вывешены три огромных флага – английский, русский и американский.
Мартин без особого труда пробрался в здание школы. Для этого надо было лишь протолкаться сквозь толпу, обступившую школьный подъезд. У входа в школу стоял часовой. Мартин сказал ему, что он сын Якоба Карлсена, и его тотчас провели через двор и проводили в пустой класс, где за длинным столом сидели Якоб и Красный Карл. Кругом стояло множество вооруженных бойцов с такой же трехцветной повязкой на рукаве. Одни, прислонившись к подоконнику, торопливо жевали бутерброды, другие, сидя на стульях, курили трубку и оживленно толковали о чем-то, перебивая друг друга. Все они успели обрасти бородой, и видно было, что они не спали много ночей.
Каждые несколько минут во двор въезжали грузовики. Вслед им неслись негодующие крики толпы и проклятья; прохожие сжимали кулаки и грозили предателям, испуганно ежившимся в кузове.
Среди шума и гвалта раздался зычный голос Красного Карла:
– Вторая рота, третий взвод, первое отделение! – крикнул он.
Какой-то боец быстро свернул свой завтрак и подбежал к столу.
– Вот список, – сказал Красный Карл. – Бери своих людей и отправляйся за этой компанией!
– С удовольствием! – ответил боец, торопливо сунул бутерброд в карман и, наскоро вытерев рукавом
