Мастер Гамбс и Маргарита

Пятое доказательство

...В сущности до самой смерти романы шли рядом, и не только в таких крупных переживаниях, как Люцифер, Христос, Достоевский, но и в повседневном романном обиходе. Например, действие обоих романов начинается в аллее — сквера на Патриарших прудах в 'Мастере' и Бульвара Молодых Дарований в 'Золотом теленке'. В обоих романах возникает проблема с пивом, поскольку в 'Мастере' его 'привезут только к вечеру', а в 'Теленке' — 'отпускается только членам профсоюза', из-за чего одна парочка — Берлиоз и Бездомный — удовлетворяются желтой абрикосовой, а вторая — Бендер и Балаганов — лиловым квасом. От подпольного миллионера Корейко кандидат химических наук Ветчткевич, задержанный на короткое время в эпилоге 'Мастера', отличается только способом приготовления ('химичил' и Корейко в бытность свою завартелью 'Реактив', продукция которой по вкусу и цвету напоминала воду, каковой и являлась в действительности). Тема увода или отъема валюты одинаково задевает и миллионера-подпольщика и председателя жилтоварищества Никанора Ивановича Босого. Гражданина Босого, как известно, попутала нечистая сила. А почему Корейко в момент изъятия миллиона вдруг 'прошибло погребной сыростью'? Впечатление от 'Скупого рыцаря' в исполнении артиста Куролесова или воспоминание о страшной ночи финдиректора 'Варьете' Римского, в окно кабинета которого, вместе с вампиршей Геллой, 'ворвался запах погреба'?..

И не проливают ли свет на бендеровский сценарий с загадочнейшим названием 'Шея' отрезанные и оторванные головы Берлиоза и Бенгальского?

А если вспомнить, что сценарий был принят Черноморской кинофабрикой, и что это за кинофабрика?.. А принудительное пение? В Зрелищной комиссии поют 'Славное море, священный Байкал...', а пассажиров литерного поезда ожидает 'Вниз по матушке Волге...' ('— Мы не будем петь. — Запоете, голубчики. Это неизбежно. Уж мне известно. — Не будем петь. — Будете'). И разве не удивительно, что в обоих романах появление иностранцев заставляет обсуждать метафизические проблемы?

— 'Слушайте, Гейнрих, почему вы так хорошо говорите по-русски?'

'Вы по-русски здорово говорите, — заметил Бездомный'

'— И на это вы можете представить доказательства в течение двух дней? — возопил Гейнрих.

— Хоть сейчас, — любезно ответил Остап. — Если общество позволит, я расскажу о том, что произошло с так называемым Вечным Жидом'.

'— Но требуется же какое-нибудь доказательство... — начал Берлиоз.

— И доказательств никаких не требуется, — ответил профессор и заговорил негромко, причем его акцент почему-то пропал: — Все просто: в белом плаще с кровавым подбоем...'.

Конец романов — это подведение итогов и сведение счетов:

'— Ну что же, — обратился к нему Воланд с высоты своего коня, — все счета оплачены? Прощание свершилось?

— Да, свершилось, — ответил мастер и, успокоившись, поглядел в лицо Воланду прямо и смело'.

'Остап обернулся к советской стороне и, протянув в тающую мглу котиковую руку, промолвил: 'Все надо делать по форме. Форма номер пять — прощание с родиной. Ну что ж, адье, великая страна'.

В одном романе дьяволиада естественно (фабульно) завершается Воландом, в другом — символической меткой жанра: числом '5'.

Дьяволиада в 'Золотом теленке' выдержана до конца, что позволяет разгадать одну из последних загадок романа: Киев. Нет, не тем он славен, что в огороде бузина, а в Киеве берлиозовский дядя, не тем, что был этот Город Булгакову родным, а Остап в образе Вечного Жида претерпел там мученическую кончину. Главное, что Киев — город Виев. И для Булгакова, и для Ильфа с Петровым Гоголь не исчерпался миргородской лужей и чичиковской бричкой (сатира), но был Гоголь первым, кто пустил нечистую силу гулять по русской литературе. Связав берлиозовского дядю с квартирным вопросом, столкнув нос к носу с Воландом и его компанией, а затем скорым поездом отправив обратно в Киев — вотчину Вия и 'Страшной мести', Булгаков закрыл гоголевский период русской литературы не по указке классической критики (социальное разоблачение), а на той именно странице, с которой Гоголь начинался, — на Диканьке.

Роман трех романов

...Когда-то, где-то, в мире ином, дали двум людям прочитать одну и ту же книгу и приказали запомнить. И они запомнили, но, очнувшись в другом мире и иными, в сущности, людьми, одно и то же припомнили по-разному. И записали по-разному, но одно и то же. Этим 'одним и тем же' был тот мир — мир старой культуры.

Новый мир, лишенный старой культуры и населенный древними мифами, расстилался перед ними пустыней и требовал дорожного строительства. Чтобы вывернуть самоуверенное новое древней подкладкой вверх, Булгаков и Ильф с Петровым создают тотальный литературный миф, включая в него и те древнейшие священные тексты, от которых старая культура начинала, а новая жизнь отворачивалась, но, отворачиваясь, вызвала из небытия себе на голову и напросилась на аналогии, которых избегала и не хотела. Пародия и гротеск в их романах оказались не литературными приемами в ряду других, не знаками авторского отношения к миру, но сущностью самого мира.

По утверждению Мандельштама, европейский роман XIX века ориентировался на судьбу Наполеона, то есть на персонаж, жизнь которого начинается с биографии, переходит в историю, а оттуда — в миф. Новый роман должен был исходить из героя, который начинает с мифа, творит историю и заканчивает 'Краткой биографией'.

Перед лицом Нового Романа, который наши авторы и только они создали, вопрос: принимали или не принимали Булгаков и Ильф с Петровым советскую власть, а если принимали, то насколько? — ленив и не любопытен. Что-то от сменовеховских утопий в мировоззрении Булгакова несомненно присутствовало, как вне сомнений политический конформизм Ильфа и Петрова. Художественные провалы, или, говоря ильфопет-ровским языком, 'отыгрыши', идеологического происхождения случаются в 'Золотом теленке' (к примеру, вся публицистическая туфта турксибских глав). Но так же, как срывы в романтическую риторику Булгаков искупил дьявольской пародией, так и авторы 'Теленка' разыгрывают над провалом воздушный аттракцион 'Торжественный комплект' ('Незаменимое пособие для сочинения юбилейных статей, табельных фельетонов, а также парадных стихотворений, од и тропарей'):

Цветет урюк под грохот дней,

Дрожит зарей кишлак,

А средь арыков и аллей

Идет гулять ишак.

Пожалуй, именно характер и конструкция этой подпорки точнее всего указывают на принцип устроения ильфопетровской реальности: действительность оценивается не сама по себе, а как возможное ее описание, проще говоря, — литература. Основные темы и жанры 'Торжественного комплекта' — такой же словарь тем и символов романа, как 'Рассказ о Вечном жиде' — его конспект: из существительных — 'прошлое', 'жизнь', 'Ваал', 'вал'; 'исторический', 'последний' — прилагательные; 'из прочих частей речи' — 'девятый (вал)', 'двенадцатый', 'передовая статья — 'Девятый вал' ', 'художественное стихотворение — 'Тринадцатый Ваал'...

И Булгаков, и Ильф с Петровым одинаково видели, что новая жизнь есть результат самоликвидации культуры и потому может быть описана (отображена) языком погибшей культуры.

Ключ к языку и 'Мастера', и 'Золотого теленка' — апокрифы русского Серебряного Века: Новая Жизнь, Новое Время, Учитель, Вождь с постоянным эпитетом 'Великий'. В старой литературе этот эпитет находился в обращении как раз у автора романа 'Бесы' и тоже в жанрах апокрифических: 'Житие Великого грешника', 'Легенда о Великом Инквизиторе'. Выращенный из обоих Великих, Великий Комбинатор командует парадом русской литературы.

По трем романам, как по трем мостам, литературный трамвай должен был прогреметь на пробеге из русской литературы в советскую, с образом Сталина, закутанного в аллюзии и анекдот, в качестве пассажира.