– Зачем ты, я…
– Сядь, Эшлин, говорю тебе.
Это для Дилана тоже было крайне характерно. Он был щедр, щедр безо всяких усилий, изящно и естественно.
Когда он вернулся с напитками, Эшлин дала волю своему любопытству:
– Так что, для встречи со мной у тебя была особая причина?
– Да-а, – протянул Дилан, теребя картонную подставку под пивной кружкой. – Была. – Он вдруг растерял всю свою непринужденность, что само по себе было тревожно. – Ты не замечала… чего-нибудь особенного… Я имею в виду Клоду…
И замолчал, не договорив.
– Ты о чем? – растерялась Эшлин.
– Я… знаешь, что-то беспокоюсь. Ее ничто не радует, с детьми резка и… иногда даже… слегка неадекватна. Молли мне пожаловалась, что Клода ее отшлепала, а мы наших детей никогда не били.
Возможно, это прозвучит глупо, – продолжил Дилан после паузы, – но она все время что-то переделывает в доме. Не успеем закончить с одной комнатой, как она уже говорит, что другую тоже надо ремонтировать. И ничего не желает слушать! Я и подумал, может, у нее депрессия?
Эшлин была озадачена всерьез. Да, если уж на то пошло, в последнее время Клода действительно всем недовольна, и общаться с ней стало нелегко. И ремонтом она как-то слишком увлекается. С детьми почти груба. Хотя, конечно, ее тоже можно понять – она тоже человек и у нее тоже есть чувства. Впрочем, раз Дилан так встревожен, видно, и вправду дело серьезное.
– Не знаю, – осторожно ответила она. – Может быть. С детьми правда нелегко. Ей достается. А если еще ты задерживаешься на работе, а она волнуется…
Дилан подался вперед, внимая Эшлин, как будто хотел удержать и запомнить каждое слово. Но, как только она замолчала, сказал:
– Ты только не обижайся – я просто думал, вдруг ты знаешь какие-нибудь симптомы. Ведь у тебя мама…
Эшлин по-прежнему молчала.
– Твоя мама, – повторил он. – У нее ведь тоже была депрессия?
Но всей его мягкости не хватало, чтобы вытянуть из Эшлин хоть слово.
– И я подумал… вдруг у Клоды тоже?..
Эшлин вздрогнула – ни при каких обстоятельствах она не желала возвращаться в этот ужас. Твердо, почти агрессивно она возразила:
– Поведение Клоды и близко нельзя сравнить с тем, что было с моей мамой. Ремонтировать гостиную – не депрессия. Клода не отказывается вылезать из постели? Не хочет умереть?
– Нет, – покачал головой Дилан. – Ничего подобного.
Хотя ведь и у мамы не так начиналось. Все происходило постепенно. Против воли Эшлин вернулась в прошлое, где ей опять было девять лет – возраст, когда она впервые поняла, что с мамой что-то не так. Они всей семьей поехали в отпуск в Керри, и папа залюбовался закатом и сказал:
– Прекрасный конец прекрасного дня. Правда, Моника?
Глядя прямо перед собой, мать уныло ответила:
– Слава богу, солнце заходит. Хоть бы день скорее прошел.
– Но ведь отличный был день, – возразил отец. – Солнце светило, мы играли на пляже…
А Моника только тяжело вздохнула:
– Хоть бы скорее все это кончилось!
Эшлин перестала драться с Дженет и Оуэном. Ей вдруг стало страшно и одиноко. Как мама может так говорить?! Понятное дело, родители Могут ворчать из-за несделанных домашних заданий или недоеденного обеда, но быть несчастными они не могут.
Пробыв тогда в Керри две недели, они вернулись домой. Только что мама была молодой, красивой и счастливой – и вдруг замолкала, уходила в себя, перестала красить волосы… И плакала. Беспрерывно, беззвучно, лишь слезы текли по щекам.
– Что с тобой? – снова и снова спрашивал Майк. – Что случилось?
– Что с тобой, мамочка? – спрашивала маленькая Эшлин. – Что у тебя болит?
– У меня душа болит, – шептала мама помертвевшими губами.
Чужие несчастья Моника переживала, как свои, нервничала, плакала, плохо спала по ночам.
Пока мама плакала, папа улыбался за двоих. Работа у него была важная и серьезная. Так все говорили Эшлин: «У твоего папы важная и серьезная работа». Он был коммивояжером и свои поездки из Лимерика в Корк, из Кейвана в Донегал описывал, как путешествия Одиссея. Он был так занят, что часто не появлялся дома с понедельника до пятницы. Эшлин этим гордилась. Другие папы каждый день приходили домой в половине шестого, и это вызывало у Эшлин пренебрежительную усмешку – значит, их работа была неважной и несерьезной.
А потом наступали выходные, приезжал папа и улыбался, улыбался, улыбался…
– Что мы сегодня будем делать? – потирая руки, спрашивал он у всего семейства.
