В четыре часа его подняли в воздух. Прибор, автоматически раскрывающий парашют, по его просьбе, был поставлен на три секунды.
Я стоял на земле и наблюдал за его прыжком в бинокль. Когда он отделился от самолета, я стал считать… Раз… два… И вдруг вижу, что парашют раскрывается. Как же это так? Неужели, думаю, подвел автомат?
Приземлился он так, будто до этого совершил по крайней мере несколько прыжков. Подбегаю к нему и спрашиваю, в чем дело.
— Автомат — автоматом, но ведь я и сам должен уметь открывать парашют.
Не дождавшись трех секунд, он сам дернул за кольцо, и парашют раскрылся раньше, чем начал действовать автомат.
Двойной затяжной прыжок
Как-то в одном из заграничных журналов я прочитал о том, что парашютист, выбросившись из самолета и пройдя затяжным прыжком несколько сот метров, открыл парашют, затем отцепил его и снова камнем полетел вниз. В 300 метрах от земли он открыл второй парашют и на нем благополучно приземлился.
«Интересно было бы совершить такой прыжок!» — подумал я тогда.
В августе 1934 года, возвращаясь из отпуска, который провел в Севастополе, я остановился на несколько дней в Москве.
Зашел проведать своего старого приятеля, товарища Мошковского. После первых обычных в таких случаях восклицаний, дружеских похлопываний по плечу разговор, естественно, перешел на близкую нам тему о делах парашютных.
18 августа в Москве должен был состояться большой авиационный праздник. Мошковский рассказывал о нем с большим воодушевлением и ни о чем другом говорить не мог.
Перед праздником должна была состояться большая репетиция, и Мошковский предложил мне принять в ней участие.
Он, как бы вскользь, упомянул, что у него имеется парашют, который отстегивается в воздухе. Потом спросил, не воспользуюсь ли я им для участия в репетиции к празднику. Надо ли говорить, с какой радостью принял я это предложение!
Репетиция была назначена на 6 августа. В тот день вся Москва устремилась на аэродром в Тушино. Сотни автобусов и легковых машин, тысячи велосипедистов заполнили Ленинградское шоссе.
По условию, прыгнув с высоты около 2 000 метров и пройдя затяжным прыжком 700–800 метров, мне следовало открыть парашют, опуститься на нем метров 150, отцепиться от него и снова падать затяжным прыжком, стремясь сделать затяжку как можно дольше.
Самолет, оторвавшись от земли, начал набирать высоту. Я стал смотреть вниз. Аэродром казался живым муравейником. Праздник уже начался, а приток людей не прекращался.
Подняв руку, летчик показал мне на облака. Мы подобрались к ним вплотную. Казалось, что облака сейчас лягут на крылья самолета, покроют нас белесым туманом и мы ничего не сможем видеть.
Высота 1 000 метров. Выше подниматься нельзя.
— Что делать? Снижаться? — спрашивает летчик.
Снижаться — значит упустить такой прекрасный случай. Неизвестно, когда он еще повторится.
— Буду прыгать!
Даю летчику сигнал, а сам начинаю готовиться к прыжку. Осторожно выбираюсь из кабины и отталкиваюсь.
Пролетев 300 метров, я перевернулся на спину и раскрыл нагрудный парашют. Змейками промелькнули белые стропы. Сильный рывок — и парашют раскрылся.
Вслед за тем произошло что-то совершенно неожиданное. По всем правилам, парашют должен был начать плавное снижение, как вдруг я почувствовал, что металлические застежки, соединяющие меня с подвесными лямками парашюта, не держат его. Парашют, ничем со мной не связанный, стал отделяться. Инстинктивно одной рукой я схватился за лямки удаляющегося парашюта, но, конечно, удержать их не смог.
Парашют тянула сила в сотни раз больше моей. Парашют, играя стропами, стал удаляться, а я полетел вниз.
Ничего подобного со мной еще никогда не случалось. На какую-то долю секунды меня охватил страх, но вслед за тем мелькает мысль: «У меня есть еще один парашют».
Я перевернулся вниз головой, когда до земли оставалось метров 600. Решил падать затяжным прыжком еще метров 300. Когда до земли оставалось метров 250, я нащупал рукой вытяжное кольцо и выдернул его.
Снова промелькнули белые змейки строп. С замиранием сердца ожидаю рывка. А вдруг и этот парашют вырвется? Сильный рывок потрясает все мое тело. Парашют раскрылся! Начинается плавный спуск.
Поправляя стропы, я ощутил жгучую боль в правой руке. Неужели я ее поранил об острые концы лопнувших металлических застежек улетевшего парашюта? Так оно, очевидно, и было. Вся рука в крови. Боль становилась все сильнее. Сразу же после приземления подъехала санитарная машина, и мне тут же сделали перевязку.
Затем на мотоцикле меня подвезли к группе, в которой стояли товарищи Косарев, Горшенин, Мошковский и другие.
Они попросили выступить перед микрофоном и рассказать собравшимся на аэродроме о своем прыжке.
Я взошел на трибуну.
Выступать перед микрофоном мне еще не приходилось. Волнуясь, я нагибаюсь к микрофону и не говорю, а кричу. Не зная, куда деть руки, одну кладу в карман, а другую — на микрофон. Какая-то женщина исправляет мою ошибку.
Я рассказал собравшимся москвичам о том, что произошло в воздухе и что я пережил несколько минут тому назад, хватаясь за стропы улетающего парашюта.
Глава пятая. У порога стратосферы
С кроликами на высоту 6 700 метров
Хорошо отоспавшись, я пришел на аэродром около полудня. Предстоял самостоятельный тренировочный полет.
На старте меня ожидала сильная одноместная машина. Забравшись в кабину, я дал газ и вдруг услышал, что сзади кто-то возится. Оглянувшись, я увидел двух «пассажиров».
Зная о моем высотном полете, доктор Элькин подсунул в самолет клетку с подопытными кроликами, чтобы проследить на них влияние высоты.
Красноглазые пассажиры пугливо жались в клетке.
Круто задрав машину, я ушел с аэродрома и, врезаясь спиралью ввысь, следил за стрелкой альтиметра, не выпуская ручки управления.
Стрелка быстро накручивала высоту: 500, 600, 700… 1 000 метров…
Так, незаметно для себя, я набрал высоту 5 000 метров и почувствовал холод.
