шума мотора, ощущения самого полета. Удобства барокамеры очевидны. Не затрачивая моторного ресурса и бензина, не завися от погоды, в камере можно подниматься на любые высоты.
Ни один рекордный полет или прыжок с парашютом у нас не был установлен без предварительного прохождения барокамеры.
Пике с 8 200 метров
Зима кончилась. Затянувшуюся тренировку пора было заканчивать. Предстоящая распутица могла помешать мне.
3 марта я решил сделать последний полет и набрать максимальную высоту. На 6 000 метров я уже поднимался свободно, но прыжок был задуман значительно выше — стало быть, нужно приучать себя к большей высоте.
Натянув на себя меховой комбинезон, пуховые бурки, теплый шлем и забравшись в заднюю кабину, я изнемогал от жары. Летчик Скитев понимал это и, вырулив на старт, требовал взлета. Перед нами в воздух ушло несколько боевых машин. Мы взлетели последними.
Первые 15–20 минут жара еще давала себя знать, но когда альтиметр показал 5 500 метров, я почувствовал холод. На минуту задумался — перенесет ли летчик максимальный подъем, но вспомнив, что он летит с кислородным прибором, успокоился.
Стрелка альтиметра перевалила за 6 500 метров. Самочувствие у меня было бодрое, даже игривое. Слегка перевалившись через борт кабины, смотрел я на землю. Земля была в тумане, и я с трудом различал прямоугольник аэродрома и поселок.
Полуобернувшись ко мне, Скитев поднял большой палец кверху:
«Хорошо! Машина свободно набирает высоту».
Задрав нос самолета кверху, Скитев пытался круче ввернуть спираль, но разреженность воздуха сказалась на работе винта. Тяга была недостаточна. Мотор не давал полной мощности. 7 800 метров.
Убеждаю себя, что высота эта легко переносима, хочу спокойно взглянуть через борт, но голова свисла в кабину, и тело как-то неожиданно размякло. Меня охватила сонливость. Смотрю на большой термометр — он должен стоять на стойке крыльев, совсем недалеко от меня, — но, как ни напрягаю свое зрение, ничего не вижу.
Пытаясь еще раз взглянуть на землю, я с силой перегнулся через борт, и в глазах моих вместо ожидаемой панорамы весело закружились разноцветные кружочки. Пересилив себя, я гляжу на альтиметр. На один миг вижу цифру «8 000», потом восьмерка уходит и остаются одни нули. Они начинают кружиться, рассеивая вокруг себя цвета спектра, исчезают, и я чувствую, что зрение начинает мне отказывать. Ни стрелки, ни нулей — ничего не вижу.
Огромным усилием воли заставляю себя поднять руку на борт кабины, но страшная сонливость парализует все тело. Я хочу шевельнуть ногой, — ноги неподвижны. Смутно вижу лицо Скитева и вялым движением головы даю понять: «Продолжай набор высоты».
Скитев пытается поднять машину выше, и слышно, как воздух режет звенящий винт.
Слабым движением головы я требую подъема и незаметно сползаю с сиденья в хвостовую часть фюзеляжа.
Очнулся я, почувствовав свободное дыханье. Машина находилась в горизонтальном полете. Было легко и весело. Взглянув на альтиметр, я изумился: высота 4 000 метров. Спрашиваю летчика: «Почему не пошли на высоту?» Тот отвечает: «Сделаем посадку — все объясню». Кругами снижаемся на землю, и через несколько минут машина касается посадочной площадки. Нас окружают товарищи.
Скитев рассказывает:
— Поднялись на восемь тысяч двести. Обернувшись, я увидел Кайтанова посиневшим, впавшим в бессознательное состояние, — понял, что плохо парню. Круто «пикнув», я снизился до четырех тысяч, когда Кайтанов, очнувшись, стал толкать меня в спину.
Этот полет укрепил мои намерения. Достигнув высоты 8 000 метров без кислородного прибора, я уже мог идти на прыжок.
На другой день впервые за зиму была сухая и ясная погода. Щурясь от яркого света, я отправился в штаб.
В кабинете начальника штаба произошел разговор:
— Сводка благоприятствует. Все ли у вас готово?
— Все готово. Разрешите идти на предельную высоту?
— А выдержите?
— Сколько возьмет самолет.
Парашюту не хватает воздуха
Вот и аэродром.
Мотор проверен, приборы испытаны. Сердце машины бьется ровно. Вокруг самолета люди.
Смотрю кругом. На огромном поле и самолет и люди кажутся маленькими, едва заметными. У борта кабины стоит начальник штаба, строго наказывая что-то летчику. Укладчик Матвеев смотрит на меня взглядом человека, извиняющегося за беспокойство, и подтягивает лямки парашюта, встряхивая меня для прочности.
Ожидание взлета становится томительным. Доктор Элькин похлопывает меня по плечу и шутит, как вечером за игрой в «козла». Я волнуюсь, но стараюсь казаться спокойным.
Изредка посматриваю на начальника штаба. Он стоит, окруженный моими учениками — парашютистами и укладчиками, и, кивая в мою сторону, что-то говорит с сердечной, теплой улыбкой.
Я жму всем руки и, чтобы преодолеть волнение, кричу летчику:
— Скорее в воздух!
Машина взметнулась, едва оторвавшись от стартовой площадки. Я оглянулся. Снежный вихрь скрыл меня от друзей. Я увидел их снова, когда машина шла уже кру?гом над аэродромом. На высоте, нарастающей с каждым мгновеньем, я еще больше чувствовал теплоту товарищеских проводов.
В последнюю минуту начальник штаба, волнуясь, подошел ко мне и, точно желая подбодрить, дружески тронул за плечо. Наши взгляды встретились. Я чувствовал — он что-то хотел сказать, но вместо слов вдруг крепко пожал мне руки и, чтобы разрядить напряжение, приказал летчику:
— Пошли! Смотреть за Кайтановым!
Сквозь затянутые целлулоидом окна кабины синел перелесок.
Стрелка альтиметра беззвучно накручивала каждую новую сотню метров.
Высоко. Земли не видно. Пропала и маленькая точка на аэродроме — мои друзья. Мы уже шли над светлыми, будто нарисованными облаками.
Машина со звоном врезалась ввысь, с каждым кругом набирая бо?льшую высоту. Я был в маске, но все же мороз, сухой и колкий, до боли жег лицо.
7 000 метров. Дышится легко и свободно, и я совсем не чувствую кислородного голода.
Летчик двойным кругом проходит на этой высоте и неожиданно для меня дает сигнал: «Готовься!»
С недоумением я смотрю на посиневшее лицо пилота, и мне сразу все становится понятным. Не выспавшись после ночных полетов, он пустился на высоту и уже на 7 000 метров почувствовал себя плохо.
С глухим ревом машина шла кру?гом на малом газу. Было обидно за летчика, за неиспользованную мощность мотора, способного поднять меня много выше.
Вялым поднятием руки летчик повторяет сигнал.
Нужно прыгать.
