Решительно встаю, отбросив целлулоид. Смотрю на термометр: минус 41° Цельсия.
Присев на левый борт, я оцениваю обстановку и в момент, когда машина плавно делает крен, кувыркаюсь головой вниз.
Колкие струи холода мгновенно врываются за ворот, за тугие перехваты фетровых сапог.
В воздухе дважды делаю сальто и, взглянув в облачное «окно» на землю, выдергиваю кольцо.
Сквозь плотно обтянутый шлем резкий свист. Мороз еще сильнее обжигает лицо. В правой руке выдернутое кольцо. С изумлением смотрю вверх. Вслед за мной несется измятый, вытянувшийся в колбасу, не раскрывшийся купол парашюта.
С тревогой думаю: «А вдруг парашют неисправен?»
Метров 60 купол несется за мной, едва шевеля сморщенными клиньями и не раскрываясь. Потом парашют медленно расправляется, набирает воздух и распахивается, вздернув меня на стропах. В этот момент по куполу, освещенному ярким солнцем, скользит тень самолета… Я вижу, как низко надо мной кружит летчик, наблюдая за спуском.
В неравномерно согретом воздухе начинается качка. Под куполом парашюта меня так бросает в стороны, что ощущение холода пропадает.
Приоткрыв шлем, я подтягиваю стропы, чтобы ослабить качку, но меня болтает до пота. Земля пропала за слоем облаков. С высоты примерно 2 500 метров я снова ее увидел.
Подо мной лежали знакомые деревни — километров за 20 от аэродрома, — над которыми я часто летал на своем истребителе; знакомая река, разбегающаяся в этом месте двумя рукавами, и лес, клином уходящий на восток.
К этому лесу меня и несло.
Земля приближалась. За 30 минут полета на парашюте меня снесло на 21 километр от того места, где я оставил самолет.
Нужно было определить посадочную площадку. Подтянув стропы и уменьшив площадь торможения, я попытался сесть на территории первой деревушки. Расчеты не удались: воздушным течением меня снесло в сторону, на сосновый перелесок, — деревня оказалась левее. Я ткнулся в глубокий снег перед огромной сосной, едва не зацепившись краем купола за вершину.
Вздохнул, осмотрелся.
Конец деревни уходил прямо в перелесок. Из крайней избы выскочила старушка и с криком бросилась обратно. Сквозь приотворенную дверь из избы показались еще две головы.
Я засмеялся и, подбирая парашют, махнул им рукой: не бойтесь, мол, подходите. Никакого впечатления.
Выручил колхозный сторож Семен Сергеевич Ухов. Увидев меня с ранцем за плечами, он бросился навстречу и повел в ту самую избу, где укрылась перепуганная старушка.
В избе Семен Сергеевич стал рассказывать:
— Сижу на конюшне, смотрю — не то человек, не то птица. Только велика что-то, думаю себе, птица-то, или, может, плохо видеть стал… Опустился он ниже, смотрю — человек с зонтом, — понял, что летчик. Сын у меня в Оренбурге на летчика учится, — добавил он. — Писал в письме, что тоже прыгал.
Старушка недоверчиво приблизилась ко мне и, пощупав руками комбинезон, с любопытством стала рассматривать ранец. Вскоре избу пришлось оставить, — она доотказа наполнилась любопытными.
Все вышли на улицу. Пришлось разложить парашют на снегу, надеть на себя подвесную систему и в таком уже виде демонстрировать колхозникам свой спуск на парашюте. Все остались довольны.
В этой деревне почти ежедневно видели в воздухе машины нашей части, но парашютистов на их территорию никогда еще не заносило.
Меня снова привели в избу, к накрытому столу. Я взялся за молоко и в тот же момент услышал гудок машины. Я узнал сигнал нашей «санитарки» — госпитальной машины.
В тот же миг в избу вбежали начальник штаба, доктор Элькин и несколько нетерпеливых штатских. Они взяли меня под руки, с недожеванным куском во рту, и, снова вытащив парашют из моего ранца, защелкали фотоаппаратами у самой избы.
Это должно было изображать момент приземления. Едва кончилась съемка, как вторая смена штатских потребовала, чтобы я все подробно рассказал.
— Какие ощущения, дорогой товарищ Кайтанов, вам пришлось перечувствовать? — в упор озадачил меня корреспондент.
— Нормально, — говорю, — перечувствовал.
Карандаши лихо заплясали по блокнотам.
Продолжая беседу, мы тронулись по тряской проселочной дороге.
На аэродроме у приземлившегося самолета меня ждала комиссия. С барографа — прибора, показавшего высоту, на которой я оставил самолет, — были сняты пломбы.
Максимальная точка кривой запечатлела 6 800 метров.
Начальник штаба — председатель комиссии — крепко пожал мне руку, поздравляя с новым мировым рекордом высотного прыжка без кислородного прибора.
Кто же выше?
Мировой рекорд высотного прыжка без кислородного прибора принадлежал Советскому Союзу.
В 1932 году советский парашютист товарищ Афанасьев установил первый рекорд свободного падения с парашютом, оставив самолет на высоте 1 600 метров. Полгода спустя, в марте 1933 года, советский летчик Зворыгин перекрыл рекорд Афанасьева, прыгнув с высоты 2 200 метров. Три месяца спустя мне удалось перекрыть рекорд затяжного прыжка, оставив самолет на высоте 3 570 метров.
Рекорды советских парашютистов разожгли международное соревнование на высоту прыжка.
В 1933 году известный датский парашютист Джон Транум побил мировой рекорд затяжного прыжка, установленный американским парашютистом Меннингом. Транум прыгнул с высоты 7 000 метров и пролетел, не раскрывая парашюта, 5 300 метров.
Советские парашютисты Евдокимов и Евсеев дважды побили Транума: первый прыгнул затяжным прыжком с высоты 8 100 метров, второй — тоже затяжным с высоты 7 050 метров.
В марте 1935 года Джон Транум на самолете, который пилотировал офицер датской авиации, поднялся в воздух с намерением закрепить за собой мировой рекорд — набрать высоту в 10 000 метров. Едва лишь самолет достиг 8 000 метров, как Транум почувствовал себя плохо и дал летчику сигнал, означавший необходимость приземления. Летчик резко спикировал машину, спустившись в течение полуторы минут на такую высоту, где Транум мог свободно дышать. Однако, когда самолет приземлился, Транум был уже без сознания и умер на аэродроме, несмотря на все попытки врачей спасти его.
Датское телеграфное агентство предполагало, что Транум погиб потому, что, израсходовав бутылку с кислородом, потерял сознание прежде, чем успел включить резервный кислородный аппарат.
В 1936 году погиб другой известный парашютист, англичанин Айвор Прайс, готовившийся к побитию мирового рекорда затяжного прыжка, установленного советским парашютистом Евдокимовым. Причина гибели — нераскрывшийся парашют.
Рекорд или реклама?
Айвор Прайс интересен своим оригинальным «рекордом» быстроты прыжка. В погоне за рекламой Прайс однажды совершил последовательно 8 прыжков, затратив на них в общем 16 минут 50 секунд, считая время спуска на парашюте и подъема в воздух. Буржуазная печать сенсационно смаковала подробности этого рекорда, подчеркивая, что из восьми совершенных подряд прыжков самый быстрый занял всего 28 секунд, а самый медленный — 1 минуту 35 секунд.
