Возражение признали несерьезным. На всякий случай Торквемаде пожаловали титул академика
16
А ВОТ КАКАЯ СЦЕНА разыгралась однажды в Лиге композиторов. Как-то утром сюда пришли Бах, Бетховен и Моцарт. Они ждали Шопена, чтобы сыграть новый квартет — плод совместного творческого труда.
Ждали долго и безрезультатно. Наконец кто-то догадался позвать администратора лиги, синьора Дорэми.
Три года назад коллегия апостолов командировала в объединение композиторов этого молодого музыканта, поторопившегося попасть на небеса. (Он окончил жизненный путь на Земле в автомобильной катастрофе.) Казалось, что он как нельзя лучше подходит для роли администратора. Энергия и веселый нрав итальянца благотворно сказывались на деятельности лиги, а прошлый опыт работы в качестве директора консерватории научил его ладить с обладателями самых несносных характеров.
В последние дни синьора Дорэми трудно было узнать. От его темперамента не осталось и следа. Улыбка перестала посещать его лицо, ставшее постным, как икона. Весь облик Дорэми говорил за то, что перед вами скорее житель суровой Гренландии, нежели экспансивный итальянец. Он продолжал много работать, запершись в своем кабинете. Каждое утро ангел-письмоносец выносил из здания лиги толстую пачку писем, но никто не знал, кому они адресованы.
Вот и сегодня Дорэми явился перед композиторами этаким воплощением мировой скорби. Он предложил не терять даром времени и сыграть квартет втроем.
— Как же так? — откликнулся Бетховен. — Ведь Фредерика еще нет…
Итальянец на мгновение замешкался, а затем пояснил:
— Боюсь, что вы его не дождетесь.
— Почему же? — удивился Бах.
— Я позволил себе просить его выйти из нашей лиги по собственному желанию.
— Как вы могли так поступить, синьор Рэмидо? — Моцарт был так возмущен, что даже перепутал фамилию администратора. — Мы играли с Фредериком столько лет, даже десятилетий.
— Поверьте, мне было очень трудно на это решиться. Конечно, Шопен великолепный музыкант. Но в наше время этого недостаточно. Первостепенное значение приобретают анкетные данные. А о нем ходили всякие слухи насчет его политических взглядов… У него и в самом деле наблюдались левые тенденции. И даже некоторые названия его произведений, вроде «Революционного этюда»…
На лице итальянца появилось выражение мольбы и притворного раскаяния.
— Вы должны меня понять… Я подумал, что для всех нас будет безопасней не общаться с синьором Шопеном хотя бы первое время, пока идет пересмотр дел иммигрантов…
Пока Дорэми говорил, его слушатели порывались что-то сказать, но когда он замолчал, у них не нашлось слов, а может быть, желания продолжать это тягостное для всех объяснение. Наконец Бетховен растерянно задал вопрос:
— Но как же мы можем играть квартет? Нас только
— У меня есть на примете один пианист, который, без сомнения, украсит любой творческий коллектив, — ответил
— Кто? Лист?
— Нет-нет! Это было бы ужасно. Ведь Лист был другом Шопена!
— Значит, Шуберт? — полуутвердительно спросил Моцарт.
— Ну что вы! За кого вы меня принимаете? — возмутился Дорэми. — Шуберт был другом Листа.
— В таком случае, кого же вы имеете в виду?
Ответ итальянца был настолько неожиданным, что композиторы едва не лишились чувств.
— Во всем раю, — сказал он, — есть только один человек, которого я могу вам рекомендовать. И этот человек — Генри Макслотер.
Увидев, какое ошеломляющее впечатление произвели его слова, итальянец добавил:
— Правда, он играет пока что одним пальцем, но, бесспорно, сумеет задавать тон. А остальное, синьоры-классики, вы возьмете на себя.
С этого дня великие музыканты прошлого перестали собираться. Они предпочитали заниматься индивидуальным творчеством. Совместные выступления и обсуждения новых произведении были отложены до лучших времен.
Администратора это не смутило. Он быстренько сочинил очередной опус, на этот раз объявление, в котором жителям рая сообщалось, что Лига композиторов объявляет прием гениальных музыкантов с высшим образованием. Предпочтение отдавалось лицам, уже прошедшим проверку Вселенским департаментом расследований и признанным лояльными.
17
НОВЫЕ ВЕЯНИЯ В РАЮ произвели глубокое впечатление и не членов Общества почитателей демократии. В это привилегированное общество принимались немногие избранные, заслужившие высокую честь выдающейся деятельностью на Земле. Среди его членов значились такие всемирно известные имена, как Франко, Салазар, Муссолини, Батиста, Трухильо, Реза Пехлеви, Нго Динь Дьем и многие другие, не менее прославленные лица.
Общее собрание общества направило в адрес Вселенского департамента расследований письмо с просьбой пересмотреть дело виднейшего демократа XX века Адольфа Шикльгрубера (партийная кличка — Гитлер), коему по вине бывшего директора департамента и председателя постоянной комиссии по делам иммигрантов апостола Петра было безосновательно отказано в райской визе. Чтобы напомнить о редкостном моральном облике пострадавшего, в письме приводилось высказывание А. Шикльгрубера о соотношении политики и морали, полностью соответствующее руководящим указаниям синьора Макиавелли: «Я провожу политику насилия, используя все средства, не заботясь о нравственности и «кодексе чести». В политике я не признаю никаких законов. Политика — это такая игра, в которой допустимы все хитрости и правила которой меняются в зависимости от искусства игроков».
Письмо содержало ценное рационализаторское предложение: дабы избежать бюрократической волокиты и путаницы при выдаче виз, зарезервировать заранее места для опробированных демократов — друзей и единомышленников членов общества, продолжающих их святое дело на Земле,
18
СЕРЬЕЗНЫЕ ВОЛНЕНИЯ происходили в Кружке американских президентов. До последнего времени здесь царило трогательное двухпартийное единодушие по всем внутрирайским и вселенским вопросам.
Вызов Линкольна в департамент расследований и лишение его постоянной визы взорвали кастовый мир и благодушие, окружавшие три дюжины президентов, Теперь каждый видел в своем вчерашнем друге злейшего врага и потенциального доносчика.
Первой жертвой подозрительности стал председатель кружка, а в прошлом первый президент США Джордж Вашингтон. Ему припомнили, что еще в годы войны за независимость он отпустил своих черных рабов на свободу, проявив недопустимый либерализм и политическую близорукость. Большинством голосов заклеймили как революционное и антиамериканское кредо Вашингтона, изложенное им за год до прибытия в рай: «Я желаю благополучия всем нациям и всем людям. Я верю, что каждый народ имеет право
