Падре Патрик стоял рядом с падре Иоанном и с умилением наблюдал за сценой встречи своих прихожан. При этом его взор был сосредоточен не только на Андрее и Анне, но и на остальных дружинниках, которых также встречали домашние, – разумеется, тех, кто обзавелся семьями. Были здесь и несколько овдовевших женщин – что и говорить, поход без потерь не обошелся.
Оторвавшись от жены, Андрей, по уже заведенному обычаю, повинился перед вдовами за то, что не уберег кормильцев. Повинился искренне, от чистого сердца. Конечно, это уже вошло в обычай, да только отношение у Андрея было вовсе не обыденным, потому что он искренне сожалел и оплакивал каждую потерю. Перед этими же женщинами он и вовсе считал себя особо виноватым. Ведь не было острой надобности в этом походе, хотя, с другой стороны, как ни тренируйся, а боевой опыт – он нужен, а как его получить, не потеряв соратников? Не знал он иного пути, он и себя не жалел и за спинами не прятался. Рука, покоящаяся на перевязи, явственно указывала на это тем, кто остался без кормильцев, – вот только брошенными они не будут, в этом Андрей дал себе клятву и был намерен сдержать слово, данное самому себе, а обмануть себя куда труднее, чем окружающих.
Прошли в церковь, падре Патрик провел панихиду по павшим воинам. Отслужил службу и во здравие вернувшихся из похода воинов. На службу набилась полная церковь, хотя и не воскресенье, и время было горячим: урожай на полях еще не весь сжат, но люди оставили на время дела. Всем места не хватило, так как народу прибыло, – те, кто не уместился в церкви, стояли плотной толпой перед нею.
Когда они вновь оказались на улице, Анна, в очередной раз вытерев выступившие непрошеные слезы, взяла Андрея под руку и, прильнув головой к его плечу, проговорила:
– Андрэ, давай навестим местную лекарку.
– К чему? – удивился Андрей. Руку худо-бедно спасти удалось, на большее надеяться было просто бесполезно. Такие увечья нередко приводили к инвалидности даже в его мире, где медицина шагнула далеко вперед, чего уж ждать от средневековой лекарки.
– Про старуху Арию прямо чудеса рассказывают, – с жаром проговорила она.
– Пустое. Все, что можно было сделать, уже сделали.
– Ну ради меня. А вдруг она и впрямь на чудеса способна?
– Анна, она лекарка, а не колдунья и не волшебница.
– Ну прошу тебя.
Андрей хотел было упереться, но потом, взглянув во вновь наполнившиеся слезами глаза жены, махнул на все рукой и согласился. С другой стороны, в сердце закралась надежда, впрочем, угнездиться ей там он не дал: незачем – потом разочарований будет меньше.
Типовой домик старухи-лекарки встретил его стойким запахом разнотравья, от которого приятно закружилась голова. Ладно, попытка не пытка, как говаривал Иосиф Виссарионович в известном анекдоте.
Руку старуха осматривала долго и вдумчиво, не раз и не два заставляя искажаться его лицо от нестерпимой боли, пару раз срывая с его уст непроизвольные стоны, неконтролируемую брань и высекая из глаз слезы. Анна присела в сторонке и, прижав руки к груди, с надеждой взирала полными слез глазами на все манипуляции старухи.
– Пошто сразу-то не приехал, господин барон? Пошто целый месяц тянул?
– Какой месяц, бабушка? – искренне возмутился Андрей, но особо не удивился заявлению старухи.
– Дак нешто я не вижу, что ранению никак не меньше месяца?
– Ранили меня только девять дней назад, бабушка.
– Эка. Ну да, ну да, слышала я о таком, сама-то не видела, но слышать еще от моей бабки доводилось. Знать, царапины всякие не успевают появиться, как сразу и заживают?
– Есть такое дело, бабушка. – Андрей обратил внимание на то, что это его обращение «бабушка» сильно льстит старухе, настолько сильно, что она даже вся зарделась как девчушка молоденькая. Но вместе с тем от подобного обращения старуха стала вести себя как-то раскованно, более уверенно и по-деловому.
– Кабы сразу ко мне – так все могло быть и проще, а так… В общем, господин барон, дело тут такое. Нужно снова взрезать твою руку, чтобы до костей добраться, сызнова их сломать и сложить, а то эвон, мало того что локоть не гнется, так еще и рука кривая – что за коновал ее прилаживал, Господи прости?
– А с локтем что?
– Не знаю. Видеть надо. Чем тебя, господин барон?
– Копье.
– Худо. Одно скажу: хуже не будет точно, а выйдет – так слеплю все как новое, тело твое до жизни больно охочее, может, и воспротивится увечью, если помочь ему должным образом.
Андрей задумался, но ненадолго. Это не известная ему Земля и не российские врачи, которые, чтобы срубить лишнюю деньгу, начинают обнадеживать пациентов, а больше их родных, а как не выходит – так и разводят руками: мол, сделали все, что смогли, а деньги – какие деньги? – старались же, силы последние прикладывали, ну оказалась болезнь сильнее, так в том и не их вина, вот если бы… Да только здесь ситуация иная, да и статус его иной: не было бы надежды – так старуха и не обнадеживала бы, чревато, знаете ли, и никто ее по судам таскать не станет – он сам суд на этой земле. Знать, знает что-то старуха. А раз так…
– Ладно, бабушка. Режь и ломай. Только мне бы для храбрости на грудь принять.
– И не помышляй, – замахала старуха руками. – От вина, оно конечно, и польза бывает, если в меру, да только не сейчас. Дам я тебе сон-травы, уснешь как младенец, а проснешься – так я уже и управлюсь. А ты, госпожа, шла бы куда, неча тебе тут делать, не то испереживаешься и прямо тут сынишку и родишь.
– У меня дочка будет, – улыбнувшись сквозь слезы, возразила Анна.
– Ну, может, и будет когда, да только не в этот раз.
– Как же так, мне все говорили… – Она, не договорив, уставилась на старуху.
– Не знаю, кто и что тебе говорил, госпожа, да только родится у вас сынишка, будет рыцарем отцу на радость.
При этих словах Андрей разочарованно крякнул, а Анна метнула на него сожалеющий взгляд. Почему-то в диагноз старухи они поверили сразу.
– Опять, стало быть, меня обделили. Анна, а ты ведь обещала, – шутливо погрозил пальцем Андрей, дивясь про себя тому, что все-то у него не как у людей: в прошлой жизни страсть как хотел сына, да только дочек и народил, здесь до дрожи в коленях хочет дочь – ан нет, третий пацан.
– Никак дочку хотел, господин барон?
– Было дело.
– Ну так ваши годы-то молодые, народите и дочку. – Говоря это, старуха стала извлекать из отдельного сундучка различные приспособления, из которых нож, удивительно похожий на скальпель, только с куда более длинным лезвием, выглядел самым безобидным. Права старуха: нечего тут делать Анне. Подмигнув жене, он скосил глаза в сторону двери, и она, послушавшись мужа, направилась на выход.
– Надоело уже сидеть в этой дыре!
– Ну ты и сказал. Тоже мне дыру нашел – вот когда мы добивали Марук, вот там приходилось сиживать в куда худших местах. Гибр по сравнению с ними просто райское место.
– Не придирайся к словам, Глок, ты понял, о чем я. Вот уже год мы стоим лагерем близ этого города, солдаты уже осатанели от безделья, местные шлюхи уже приелись, местные трактиры стоят поперек глотки, еда невкусная, вино не пьянит. Мы – солдаты, и нам для полного счастья нужна добрая схватка. Император обещал нам походы, битвы, штурмы крепостей, засады и яростное сопротивление противника. И где это все?
– Всему свое время, Брон.
– Э-э, нет, Глок, ты меня не успокаивай. Мы прибыли сюда больше года назад, как раз по весне, все говорило о том, что мы немедленно отправимся в поход, армия полностью готова, тылы подтянуты, суда снаряжены – и вдруг мы становимся лагерем, и даже не на границе со степью, а в нескольких переходах от нее. Прошла еще одна весна, и пришло лето, время снова упущено, а значит, и в этом году не будет обещанного похода.
Гук, пригубив кружку с вином, недовольно скривился: вино не самое худшее, но доводилось ему пить и получше. После этого он скосил взгляд в сторону двоих сидящих в другом конце зала трактира, занимавшего весь первый этаж, – второй был предназначен для постояльцев, семья же хозяина занимала третий,
