Что-то в его голосе успокаивало Галину Алексеевну, но, всматриваясь в его лицо, она все еще не могла избавиться от чувства первоначального страха. Весь его вид внушал ей этот страх.
Это был смуглый и еще сравнительно молодой, даже красивый мужчина, но лицо у него было невероятно измученно и грязно, все руки были в свежих кровоподтеках и ссадинах, а мокрая одежда висела на нем клочьями.
– Если вы хотите видеть Федора Ивановича, вы можете застать его в конторе, – еще строже сказала Галина Алексеевна.
– Туда мне нельзя. Если можно, я дождусь его здесь. Вы позволите мне… сесть, – спросил он и тут же опустился на стул у двери, прислонясь спиной к притолоке. Галине Алексеевне показалось, что он прикрыл глаза, и она начала раздражаться. Мало того, что он далеко за полночь ворвался к ней в дом, он, кажется, не прочь устроиться здесь надолго.
– Почему же здесь? Идите немедленно в контору.
– Я хотел вернуться прямо на плотину, но в затоне трубу уже убрали.
– Какую трубу? – с изумлением спросила Галина Алексеевна. – Кто вы такой?
– Коптев.
И, опять прикрывая веки, он привалился к притолоке, грузно обмякнув на стуле всем телом.
Галина Алексеевна растерялась. Если это был тот самый ЗК, который задал Федору Ивановичу такую задачу своим побегом, то как же теперь он осмелился явиться прямо к нему домой, вместо того чтобы идти с повинной в контору? С нескрываемым негодованием она рассматривала его лицо и одежду. Он запрокинул голову, выставив небритый подбородок, и что-то подозрительно долго не открывал крепко зажмуренных глаз. Присматриваясь, она обратила внимание, как равномерно вздымается и опускается у него грудь. Оказывается, он уснул. Еще этого не хватало. Даже похрапывает. Черноволосая кругло остриженная голова упала на плечо. Сползая по стене, он все время клонится на бок и вот-вот мешком свалится со стула на пол. Не будет же она все время стоять над ним и следить, чтобы он не свалился. Если он действительно хочет дождаться Федора Ивановича, то пусть хотя бы встанет, пройдет в смежную комнату и спит там на кушетке до его прихода.
Галина Алексеевна стала трясти его за плечо.
– Гражданин… товарищ, – она не знала, как его называть.
…Она едва успела довести его до кушетки, когда за ее спиной в столовой зазвонил телефон.
– Я, Галя, еще задержусь, – услышала она в трубке голос Федора Ивановича, – должно быть, Греков где-то застрял. Ты меня слышишь? Что ты молчишь?
– Слышу, Федя, – еще не успев отдышаться, ответила Галина Алексеевна. Ей хотелось немедленно, не откладывая, все рассказать ему, но, во-первых, из смежной комнаты ее мог услышать этот ЗК и еще неизвестно, как после этого он себя поведет, а во-вторых, ей почему-то мгновенно пришло в голову, что до приезда Грекова она ничего рассказывать Федору Ивановичу не должна. Мало ли как это может на него подействовать и как ему взбредет поступить. Конечно, самое правильное в подобных случаях – немедленно взять этого беглого ЗК под конвой и предать лагерному суду, но что-то подсказывало ей, что в данном случае это решение не годится.
– Я тебя слышу, Федя, – повторила она в трубку, – и буду ждать. Но без Грекова не являйся. Я тебе не открою дверь.
Федор Иванович удивился:
– То есть как?
Галина Алексеевна оглянулась на дверь в соседнюю комнату.
– Скажи ему, что я сержусь на него еще за прошлый раз. За ним долг. – И Галина Алексеевна положила трубку на аппарат.
11
Даже вездеход еле тащился по размытой вконец дороге, то буксуя на одном месте и разбрызгивая во все стороны жидкую грязь, то ложась рамой на гребешок дороги между колеями, распаханными могучими скатами минских самосвалов, и часто захлебываясь, когда идущая навстречу потоком мутная вода заливала свечи и после этого мотор долго не хотел заводиться. Оставляя водителя за рулем, Греков вылезал из машины, подталкивая ее плечом или собирая по обочинам дороги и подкладывая под колеса камни, обломки старых досок, ветки вымытого водой из лесополос кустарника.
Уже перед рассветом добрался до правобережного крыла плотины.
Большое окно кабинета Цымлова, выходившее на плотину, светилось. Но хозяин кабинета, сморенный в многочасовом ожидании подкравшейся усталостью, спал, уронив на свой письменный стол голову, подложив под щеку руку. Правда, на скрип двери он тут же выпрямился за столом, мигая широко расставленными глазами.
– Ничего нового? – с порога спросил Греков.
– К-как в в-воду к-канул, – вставая за столом, развел руками Цымлов и, перестав заикаться, стал жаловаться ему плачущим голосом: – Ведь как подвел, я же опять подал бумагу о расконвоировании Автономову. Как теперь ему на глаза показаться? – Федор Иванович Цымлов вдруг пророкотал голосом Автономова: – «Ну, что же мне теперь с тобой делать, великий гуманист?»
– Нет, Федор Иванович, он не так скажет, – опускаясь в большое, кресло, приставленное к столу Цымлова, возразил Греков. – Он спросит: «Ну, два великих гуманиста, кто теперь будет ваши подштанники отмывать?»
Цымлов даже за голову схватился:
– Ай-яй!
Греков почти грубо прервал его:
