– Но больше всего Коптев сам себя подвел.
И, встречаясь с взглядом Цымлова, он стал рассказывать ему о том, о чем полночи неотступно думал, пока вездеход вез его из района по размокшей дороге.
12
– Так это же в корне меняет дело, – дослушав его до конца, ни разу не прервав, вдруг повеселевшим голосом сказал Цымлов. Предупреждая вопрос Грекова, он повторил: – Да, меняет. По крайней мере, теперь у нас появился хоть какой-то, – он запнулся, – п-проблеск, и м-мы, пока можем…
– Скрывать? – хмуро подсказал Греков.
Цымлов уверенно сказал:
– Так или иначе, он где-то здесь близко.
– Но не дурак же он, чтобы самому в петлю лезть.
– А вы думаете, Василий Гаврилович, он от большого ума решился на такой шаг? От отчаяния. Я за последнюю неделю на объектах два или три раза сталкивался с ним. Н-на себя не стал похож. Мне больше всего себя надо в-винить, не надо было ему говорить, что после расконвоирования к нему сможет и н- невеста приезжать…
Греков смотрел на скуластое лицо Цымлова с широко расставленными глазами и думал: откуда такие берутся люди? За побег ЗК ему, конечно, не избежать нагоняя, а может быть, и более сурового наказания, но не больше, чем грозного дисциплинарного взыскания в приказе Автономова. В правобережном районе дела идут хорошо, а перед окончанием стройки уже заполняются наградные листы, и ни за что теперь не захочет Автономов лишиться лучшего из начальников районов. А за сокрытие побега, какой бы ты ни был герой, – немедленное и полное разжалование, исключение из партии и тюрьма. Закон беспощаден. В данном случае он не станет даже разбираться, действительно ли был виновен или же невинно осужден тот, кто бежал, а безоговорочно и по всей строгости накажет как за соучастие в преступлении и того, кто скрыл факт побега.
– Ну еще день-другой можно потянуть, – сказал Греков, – хотя и в это верится плохо. Из вашего же окружения может просочиться. Фильтрация, как вы знаете, возможна и сквозь бетон.
– Сквозь плохой, Василий Гаврилович, а я со своими людьми уже на третью стройку собираюсь кочевать. – Цымлов опять начал заикаться: – П-правда, один все-таки есть.
– Козырев?
– Да.
– Все еще метит на место начальника района?
Цымлов смущенно почесал в затылке и совсем перестал заикаться.
– Но и на этот раз его номер не пройдет. Во-первых, как вы уже знаете, я его на корчевание леса послал, а во-вторых, пульповод забыли убрать на его дежурстве.
– Что ж, подождем еще, – вставая, сказал Греков. – Если, конечно, у Автономова здесь, – он кивнул на телефон, – другой разведки нет.
– Кроме Козырева, никого не должно быть, – горячо заверил его Федор Иванович. И, не принимая протянутой руки Грекова, поспешно добавил: – Нет, Василий Гаврилович, на этот раз мне приказано вас ни за что не отпускать.
– Это еще что за новости?
– За минуту до вашего приезда Галина Алексеевна звонила, чтобы я и не появлялся без вас.
13
Когда Галина Алексеевна ввела их в комнату, смежную с той, в которой ни о чем не подозревая, спали дети, ее ночной гость все так же лежал навзничь на кушетке. Спал крепко и, как видно, без всяких сновидений. Как будто лежал не на кушетке в чужом доме, а где-нибудь на лугу, на копне сена. И на лице у него с крепко зажмуренными глазами было удивительно спокойное, даже счастливое выражение. Никакие, должно быть, тучи или предчувствия не витали над его лбом, покрытым мелкими бисеринками пота.
Греков и Цымлов долго смотрели на него, потом переглянулись и, к удивлению Галины Алексеевны, ничего не сказали друг другу. Перед ними лежал человек, который причинил им за это время страшно много беспокойства и который с точки зрения закона являлся преступником уже по одному тому, что осмелился бежать от закона. Даже если он и не был виновен, произошла судебная ошибка, он все равно должен был искать справедливости в установленном порядке. А теперь он, совершив побег, поставил себя в один ряд с теми преступниками, которым по их заслугам положено было находиться в зоне. Судебная ошибка не дает права на совершение преступления, даже во имя исправления этой ошибки.
И тут их слуха коснулся шепот третьего человека, женщины, которая, стоя рядом с ними, тоже смотрела на спящего, на его смуглое безоблачно-счастливое лицо со слегка приоткрытым ртом и синевато поблескивающими зубами.
– Не нужно на него смотреть, – сказала Галина Алексеевна, – он может проснуться. Видите, как он измучен. Спит как младенец. Конечно, закон есть закон, но ведь он-то знает, что невиновен, и какое ему было дело до вашего закона.
14
Когда Греков вышел от Цымловых, свинцовый блеск воды, нависающей над незатопленной ниже плотины степью, уже выступал из зеленой утренней дымки. Всего за неделю бурных ливней вода доползла по бетонной шубе верхнего откоса плотины до средины. Да и вообще с того дня, когда Греков последний раз приезжал из станицы на стройку, все как-то сразу изменилось. Уже можно было и по верху плотины проехать на машине с правого берега на левый по новому глянцево черному шоссе. Справа от него Дон, скупо процеживаясь сквозь плотину и возвращаясь внизу в свое старое русло, таял в мертвеющем желтом займище.
Приехав на эстакаду и по привычке взглянув прежде всего наверх, Греков удивился, увидев за стеклом диспетчерской будки не Тамару Чернову, которая обычно дежурила в эти часы, а незнакомого, внушительной наружности мужчину с лихо закрученными черными усами. И не властное, хотя и нежное
