притолоку, чтобы не упасть. Капитан взглянул на его повязку с бурыми пятнами, проступившими через бинт.
— Может быть, позвать медсестру?
— Нет, не надо. Идемте, капитан. — И, не оглядываясь, майор шагнул за порог.
Уже поздно вечером, проводив его на КП батальона, капитан Батурин вернулся к себе на квартиру. Но спать ему уже не хотелось. С работы, с тракторного завода, пришел отец хозяйки. Сняв черный парусиновый пиджак, он повесил его на гвоздь у двери и, здороваясь с капитаном, протянул ему широкую темную руку.
— Захар Прокофьевич Безуглов.
У него было спокойное лицо с желтоватыми кончиками усов.
Капитан ждал, что он начнет расспрашивать его о положении на фронте, как это было всюду в других местах, через которые проходила рота. Но хозяин в разговор не вступал. Когда дочь собрала ему на стол, он стал молча есть, ссутулившись и почти касаясь концами усов края тарелки, а пообедав, придвинул табуретку к окну, открыл его во двор и закурил трубку.
Окраинная улочка была почти безлюдной. От Волги доносился гул переправы. Трубка, разгораясь, освещала усы хозяина.
Капитан Батурин тоже, придвинув стул к окну, закурил. Они долго просидели рядом молча. Дочь хозяина бесшумно входила и выходила из комнаты, прибираясь по дому. Не оборачиваясь к капитану и подождав, когда она вышла из комнаты, хозяин сказал:
— На третий день после свадьбы проводила мужа на фронт.
Запах полыни наплывал из степи в открытое окно. Зарево трубки освещало усы хозяина.
— Разве ваш завод работает? — спросил капитан Батурин.
— Ремонтируем танки, — коротко пояснил хозяин и дальше не захотел продолжать разговор. Затушив пальцем трубку, встал с табуретки.
Должно быть по привычке, хозяева улеглись спать рано, а капитан, выйдя во двор, остановился у калитки. После разговора с майором Скворцовым он уже не мог освободиться от мыслей, которые до этого все время глушил в себе. Теперь они опять прорвали запруду.
Он стоял и вспоминал, как прибежал на станцию. Подожженный «юнкерсами» эшелон с беженцами уже догорел, а то, что осталось от людей, выносили и складывали на платформу. То, что осталось, было очень похоже на обугленные дрова. Их складывали отдельно: те, что побольше, — с одной стороны, а те, что поменьше, — с другой. Те, что поменьше, были детьми. И среди этих маленьких черных головешек капитан нашел свою дочь.
Он бы, пожалуй, меньше мучился тогда и потом, если бы не нашел ее тогда. У него бы еще оставалась какая-то надежда.
Он узнал ее потому, что на обугленной шейке сохранились оплавленные бусы из искусственного яхонта, которые подарила ей ко дню рождения мать. С того дня дочь носила бусы на своей тонкой шейке, не расставаясь с ними, даже когда ложилась спать. Капитан поцеловал головку дочери, а бусы снял и взял с собой.
При этом воспоминании кровь ударила в голову Батурина с такой силой, что он долго стоял, держась за столб калитки, глотая раскрытым ртом воздух. Его привел в себя голос Крутицкого. Он стоял в соседнем дворе за частоколом.
— Вышли подышать воздухом, товарищ капитан?
Батурин тупо посмотрел на него, не узнавая, и внезапно спросил:
— Что вы намереваетесь делать после войны, старшина?
— Останусь в армии, — ничуть не удивляясь его вопросу, ответил Крутицкий.
— Зачем?
— По-моему, военный — это самая необходимая профессия. А по-вашему?
— По-моему, самая необходимая профессия — учитель, — сказал капитан.
Крутицкий взглянул на него с недоверием.
— Странно это слышать от вас.
— Почему же странно? — раздражаясь, поинтересовался Батурин. — Если все останутся военными, кто будет работать?
— Каждому свое. Одни уйдут после войны в гражданку, другие останутся в военной касте.
— В касте?
— Да. — Крутицкий слышал, как на переправе через Дон рассуждали об этом два полковника.
— Глупость, старшина! — отрывисто сказал Батурин.
— У каждого свой взгляд, — порозовев, произнес Крутицкий, для которого авторитет полковников, говоривших об этом на переправе, был выше авторитета капитана.
Услышав разговор полковников, Крутицкий потом не раз думал о нем и пришел к выводу, что это будет для него и справедливо, и удобно. Он любил размеренную армейскую жизнь, установленный круг обязанностей и поступков. Такая жизнь была свободна от обычных превратностей и случайностей судьбы. Правда, теперь была война, которая внесла много неудобного в армейский быт. Но войну Крутицкий считал исключительным явлением в жизни армии. Рано или поздно она должна будет закончиться, и тогда начнется привычный распорядок смотров, докладов по начальству, восхождения по служебной лестнице со ступени на ступень.
Капитану Батурину вдруг стало скучно, и, бросив Крутицкого у забора, он ушел в дом. Тихо ступая мимо спавших на передней половине дома хозяев, он прошел в свою комнату, и, присев к столу, стал разбирать «ТТ». При неярком свете керосиновой лампы привычными движениями вынимал, смазывал и вкладывал обратно части пистолета. Это всегда помогало ему поставить непрошеным мыслям запруду.
Постепенно она была восстановлена, и, собирая вместе искрящиеся части пистолета, он стал думать о роте. В боях как-то не было времени подумать о каждом человеке в отдельности, а теперь можно было сложить и отделить от случайного главное. Случайным было для Рубцова и Середы, что они отстали от роты, а вот то, что они стремились догнать и догнали роту, — было у них главным. Случайной ошибкой можно было бы считать и для Крутицкого то, что он вычеркнул их из списка как дезертиров, если бы не сегодняшний разговор с ним.
В роте был не один десяток человек, и ни о ком из них капитан не мог бы сказать, что он похож на другого. И слова, тон, поведение, применяемое к одному, совсем не подходили к другому. Даже те слова, которые человек слышал еще вчера, сегодня уже не действовали на него, устаревали. Люди постоянно изменялись. Может быть, самое важное было чувствовать эти изменения, знать и угадывать, где и к кому применить нужный ключ.
Это особенно важно будет уметь теперь, когда рота, после долгого отступления почти через полстраны, становилась в Сталинграде на оборону. По ряду признаков можно было не сомневаться, что очень скоро город, с его улицами, площадями, парками, школами, жилыми домами, цехами заводов, станет фронтом. Этими признаками было не только приближение артиллерийской канонады, но и то, что из-за Волги переправлялись сюда свежие части. Новый командир батальона майор Скворцов сказал сегодня капитану, что немецкие танки были уже замечены всего в ста километрах от города. Вполне возможно, что они попытаются с ходу выйти к Волге.
Капитан прикрутил лампу, лег на кровать и посмотрел на другую, никем не запятую кровать напротив. Больше, чем когда бы то ни было, ему по хватало сейчас Тиунова. Должно быть, он теперь уже эвакуировался с другими ранеными за Волгу.
Подняв голову от подушки, капитан прислушался. Во дворе разговаривали двое. Сперва капитан решил, что это хозяин разговаривает со своей дочерью, но затем усомнился. Дочь хозяина так же, как до этого майору Скворцову, сердито выговаривала кому-то за дверью, что за весь день их постояльцу так и не дали отдохнуть. Она ни за что по станет его будить.
— Не нужно, хозяюшка, будить, я и утром могу прийти, — миролюбиво соглашался с ней приглушенный мужской голос.
Больше нельзя было сомневаться, кому он принадлежит. Капитан встал и, открывая дверь во двор, увидел Тиунова.
