шляпы он окинул Тимофея Ильича и всех его спутников медленным взглядом.
— Что же это ты, Тимофей Ильич, в горячее время…
Но многоопытный Тимофей Ильич, не ожидая, когда он закончит, поспешил вытолкнуть ему навстречу полковника Привалова.
— Познакомьтесь, Петр Алексеевич, это наш район решил посетить бывший комиссар Пятого гвардейского Донского кавкорпуса Никифор Иванович Привалов.
И затвердевшие было черты лица Петра Алексеевича оттаяли, он заторопился вылезти из кабины «Волги», раскрывая для объятий руки.
— Знаю, знаю. Очень рад, Никифор Иванович. Район у нас хоть и небольшой, но показать есть что. Не случайно его во всех энциклопедиях донской Шампанью зовут. Надеюсь, Тимофей Ильич, ты не ударил перед такими гостями в грязь лицом?
Вот и опять Будулай остался на острове один. Как будто и не было только что здесь никого. Он пощупал на груди бинокль на шнурке, но не стал подносить его к глазам. Совсем стемнело, и вот он уже без бинокля увидел, как в доме у Клавдии Пухляковой первыми во всем хуторе осветились окна.
Вступать в войну с браконьерами на воде в обязанности Будулая не входило, для этого был АЧУР[7], который два раза в день — утром и под вечер, проезжая мимо острова от станицы Мелиховской до станицы Раздорской, снимал поставленные местными и городскими браконьерами нейлоновые сети, вентеря, раколовки, загребал железной кошкой переметы с нанизанными на них разнокалиберными крючьями. Особенно тщательно — в рукавах Дона, обтекающих остров.
Но и невозможно было мириться с тем, что между проездами рыбинспектора на своем тихоходном «Олене» браконьеры все-таки успевали и поставить в рукавах, и снять переметы с уловом. Если бы только на уху для своей семьи — на сулок, подлещиков или щук, а то ведь и на стерлядей, осетров. Особенно долго не удавалось Будулаю застигнуть за этим увертливого раздорского рыбака в выцветшей гимнастерке и в старой милицейской фуражке. Судя по всему, в милиции он давно уже не служил, должно быть, на пенсию ушел, но все еще по привычке продолжал чувствовать себя здесь хозяином. Ставил переметы и в правом, и в левом рукавах почти открыто на глазах у того же рыбинспектора, и лишь от моторки Будулая всегда спешил ускользнуть. Заслышав ее рокотанье, заблаговременно успевал или спрятаться под свисающую с берега густую вербу, или вильнуть в русло ниспадающего в Дон из левобережного леса ерика, чтобы, переждав, когда заглохнет мотор, опять появиться. Как видно, успел уже узнать от других станичников, тоже не брезговавших запрещенным промыслом на воде, что новый начальник над островом при случае и их не обходит стороной, а на груди у него бинокль и на плече двустволка.
Но все-таки однажды Будулаю, огибавшему остров у самой Раздорской на малых оборотах мотора, удалось наткнуться на рыбака в милицейской фуражке в ту самую минуту, когда тот уже вытаскивал из воды большого окровавленного осетра. А может быть, и потому не успел он вовремя поостеречься Будулая, что был до последней степени пьян и, совсем ничего не слыша вокруг себя, ласково приговаривал, поднимая за жабры осетра:
— Вот и попался.
— Да, попался, — повторил подъехавший вплотную к нему Будулай.
Осетр, выскользнув у бывшего милиционера из рук, шлепнулся на дно его лодки, трепыхаясь. Вздрогнув, раздорский рыбак поднял голову, взглядывая на Будулая из-под надломленного козырька фуражки выцветшими глазами. Лицо было у него бурачно-красного цвета, и винным перегаром разило от него так, что Будулай невольно отстранился.
Однако сразу же и выяснилось, что если и испугался бывший милиционер, то лишь от неожиданности. Через минуту он уже с нескрываемым вызовом в голосе спросил у Будулая:
— Значит, так ты меня решил отблагодарить, Будулай, да?
Будулай не удивился, что тот называет его по имени — здесь все уже знали его, и в тон ответил:
— За что же я должен тебя благодарить?
С непоколебимой уверенностью бывший милиционер сказал:
— За то, что я твою Галю, когда в Раздорской паром разбомбило, лично на своей лодке на тот берег перевез.
— Где это ты с утра уже успел? — с сожалением спросил у него Будулай. — Еще с лодки упадешь. Забирай своего осетра и уезжай, пока АЧУР не видно.
Бывший милиционер засмеялся журчащим смехом.
— Нашел кем пугать. Мы с ним кореши, Оба мелиховские рожаки, до седьмого класса вместе в школу ходили. Иногда он мне и сам конфискованных чебаков и сулок в лодку перегружает. Сейчас я, правда, еще пьяный, шутка ли, за ночь с рыббригадой за Доном три канистры сибирькового выцедили, а ухи — всего котел на семерых. Но тогда, когда я твою Галю с перебинтованной головой к военному госпиталю пристраивал, я как стеклышко был. Какая там выпивка, когда «мессера» за каждым человеком гонялись.
— Тебе проспаться надо. — Из своей моторки, причалившей к плоскодонке этого чересчур разговорчивого браконьера, Будулай достал его рукой и потряс за плечо. — Откуда ты можешь знать, как звали мою жену? Это у вас здесь такая привычка всех цыганок Галями называть. Но если ты и правда какую-то цыганку спас, то спасибо тебе. Езжай и больше не попадайся мне на глаза. А про этот перемет с крючьями тебе придется забыть. Я его с собой беру.
— Вот ты какой добрый. Чтоб потом на него осетров нанизывать и свою кралю в хуторе кормить? Галю, значит, со своим выводком ты где-нибудь в другом месте оставил, а здесь у тебя вторая жена, да? Корми, корми. Скоро в Дону этой королевской рыбы и для приезжающих из Москвы министров не останется.
— Я тебе уже сказал, ты Галю не беспокой. Ее давно уже нет.
Впервые бывший милиционер, подняв голову, с осмысленным испугом взглянул на Будулая.
— Все ж таки она умерла тогда? Чтобы уговорить начальника госпиталя взять ее с собой за Волгу, я ему тогда свои новые сапоги подарил. А ведь она уже на сносях была.
— Поскорей уезжай, старик, у тебя с похмелья перемешалось все. Врешь и сам себе веришь. Бери осетра и езжай.
— За это спасибо. — Бывший милиционер нагнулся в своей лодке и поднял за жабры большого окровавленного осетра. Видно, долго бился осетр на перемете, напоровшись на стальные крючья, которые своими отточенными остриями все глубже и глубже входили в него. Но и сочащийся кровью, он еще дышал, судорожно трепыхаясь в руке у старика. — Она же у тебя еще совсем молоденькая была. — Бывший милиционер никак успокоиться не мог. — Красавица. Я ее запомнил, когда еще тебе из сельсовета на выгон повестку привозил. Да ты, должно быть, забыл уже, ваш табор на раздорской выгоне стоял. Тогда на фронт всех без разбора — и казаков, и цыган, и старых, и молодых гребли. Но меня, как единственного на всю станицу милиционера, не тронули. — Положив осетра на дно лодки, он достал из-под кормы большую алюминиевую флягу и, вынув пробку, присосался к ней. Будулай видел, как у него на шее вверх и вниз дергался острый кадык. Отрываясь от фляги, рыбак протянул ее Будулаю: — Глотнешь? — Но, когда Будулай молча отстранил флягу от себя, уговаривать его не стал. — Может, и правильно. По такой жаре оно так размаривает, что и за борт кувыркнуться можно. У нас приезжающие из города шахтеры каждое лето тонут. С вина чего только не бывает. Моя старуха говорит, что когда я до беспамятства наберусь, то стучу по столу кулаком и кричу: «Я дважды Герой Советского Союза, сымай с меня сапоги», Может, и правда, со вчерашней пьянки у меня все смешалось в голове и теперь я твою Галю с какой-то другой цыганкой спутал. Давно это было, а память уже стала дырявая. Все бурьяном заросло.
— Смотри, не кувыркнись, — отталкиваясь от его лодки и включая мотор, напомнил Будулай.
— А за осетра спасибо тебе, — крикнул ему вдогонку бывший милиционер, опять доставая за жабры со дна своей лодки и высоко поднимая в руке большую окровавленную рыбу.
Теперь Настя по утрам на своей остановке троллейбуса номер один давно уже садилась не через среднюю, а через переднюю дверцу, и ей больше не приходилось целый час, стиснутой толпой, стоять в проходе салона на ногах вплоть до самого Ростсельмаша. Распахнув переднюю дверцу, Михаил терпеливо
