рукой, и он позвонил Наташе.
Волнуясь, как двенадцатилетний мальчишка, он лихорадочно придумывал, что скажет в свое оправдание ее мужу, которого тревожит уже второй раз за последний час. Трубку сняла Наташа. Голос ее никто бы не назвал сонным. Наоборот, она была возбуждена до немыслимых в обычной жизни пределов и, судя по звукам бьющегося фарфора, было от чего возбудиться. Муж явно озверел от ее ночных похождений и частых визитов милиции в их дом и сейчас учил супругу уму-разуму. Супруга тоже была не лыком шита и маху не давала. Семейные дебаты были в самом разгаре, и прерывать их из-за какой-то там милиции супруги не собирались.
Пришлось звонить подруге Наташи. Хотя к ней у Степанова особых претензий не было. Он склонен был считать ее жертвой сумасшествия Наташи, которое тлетворно отразилось и на ней. И в общем, был не так уж не прав. Но прижать Наташу и заставить ее давать объяснения Степанов не решался до окончания ссоры. Он понимал безнадежность попыток вызвать ее на откровения, пока она не разобралась со своей личной жизнью. Но подруга тоже должна была кое-что знать, и об этом с ней стоило потолковать. Такие мысли бродили в голове Степанова, пока он раз за разом безуспешно накручивал телефонный диск, дозваниваясь до нее. Никто не подходил к телефону.
– Ну уж нет, – сказал сам себе Степанов, – я не отступлю. Если нет другого выхода, я поеду прямиком к ней домой. Пусть она мне поведает о своих делах, и особенно о тех, которые пришлись на ее долю этой ночью. Вполне возможно, что она согласится просветить меня без особого на нее давления, откуда в библиотеке, на месте кражи оказалось удостоверение их знакомого.
Он влез в машину и даже не подумал о том, что время для визита было выбрано не слишком удачное, в половине пятого люди обычно спят. Вот и я спала безмятежно, словно младенец. Мне снились дивные и красочные сны, в которых толпы симпатичных молодых людей добивались моей благосклонности всевозможными способами. И один уже почти достиг желаемого нами обоими, но тут раздался громкий звонок, сообщающий, что время сна и сновидений истекло и пора возвращаться в реальную жизнь.
ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ
Я мельком глянула на часы и искренне удивилась необычности времени, которое выбрал неожиданный визитер. Я тут же подумала о своих поклонниках из сна. Может, один из них пробрался из сна за мной и теперь трезвонит в дверь? Конечно, предварительно прикупив банальный букет алых роз для первого представительства. Ничего необычного в этом я не находила. И потому, подходя к двери, я почти не сомневалась в счастье, которое наконец меня нашло.
– Кто там? – спросила я чисто по привычке и меньше всего ожидала услышать в ответ: «Милиция».
Но именно это я и услышала. Под хрустальный звон бьющейся вдребезги чудесной мечты о поклоннике с букетом я провела ночного гостя в комнату, где торжественно усадила его в кресло. Разобранная кровать привлекла к себе неприлично сильное внимание Степанова. Я назло ему не стала ее застилать. Какого черта! Он позволяет себе приходить в столь раннее время и без предупреждения к девушке, которую видел буквально несколько раз, а я должна сидеть здесь и краснеть от его нахальных взглядов. Не дождется.
– Извините, что я без звонка. Но к телефону никто не подходил.
Я сварливо подумала, что он все-таки молодец. Додумался-таки извиниться, но меня это ничуть не смягчило.
– Я не подходила, так как на ночь отключаю его, чтобы иметь возможность выспаться.
– Мне надо срочно поговорить с вами, – продолжил Степанов.
Я изобразила вежливый интерес, но не удержалась от быстрого взгляда на часы.
– Я понимаю, что время неподходящее, – догадался Степанов, – но все равно нам придется побеседовать.
«Теперь будет полчаса вокруг да около ходить, – тоскливо подумалось мне, – а ведь заранее известно, о чем речь пойдет».
Вспомнив, о чем именно мне известно, я почувствовала себя не в своей тарелке, но постаралась это скрыть. Однако руки и ноги похолодели. Хотя, возможно, они похолодели в силу чисто физиологических причин, так как на улице был сильный мороз, а форточка не кухне имела специфическую особенность приоткрываться не ко времени.
– Два часа назад была ограблена библиотека.
Степанов пристально глядел на меня, словно хотел прочесть по моему лицу все подробности кражи и не сомневался, что мне они отлично известны, а после его заявления мне останется только горько зарыдать и раскаяться в содеянном. Я холодно посмотрела на него и спросила:
– И что с того?
– Где вы были в это время?
Ну это уже форменное свинство. Что он себе вообразил? Он мне не папа, не муж и вообще никто, а задает такие вопросы, которые даже близкие мои друзья остерегаются задавать. Остерегаются потому, что знают о моей особенности говорить в ответ на поставленный вопрос чистую правду, которая не всякому придется по вкусу. Но Степанову я, разумеется, не стала говорить всей правды, а ограничилась ее частью.
– Мы гуляли с Наташей по городу. Ее, видите ли, бросил муж, и она была по этому случаю в депрессии. Поэтому было необходимо отвлечь ее от мрачного поедания самой себя И я водила ее по городу. Мы были в парках и садах, а также просто бродили по улицам.
– А мимо Публички вы случайно не проходили во время своих странствий по Питеру?
– И там мы тоже были, – правдиво ответила я.
– А возможно, заметили что-нибудь неожиданное, нетипичное для тех мест?
– Например?
– Группу людей на машине или парня и девушку, которые выбирались бы из здания, держа в руках несколько книг, и которые старались остаться незамеченными, или группу из четырех человек – три девушки и парень?
«Наш пленник, оставленный в Публичке, похоже, пришел в себя и начал давать показания».
Вслух я сказала:
– Ни того, ни другого и ни третьего я не видела, честное слово. – И зачем-то добавила: – Только милиция ездила на машинах, но ведь они вас не заинтересуют. А мы, понимаете, были так заняты обсуждением личной жизни Наташи, что особо смотреть по сторонам у нас не было времени. Мы целиком погрузились в дискуссию о подлости мужской натуры и сделали несколько интересных выводов.
И я пустилась в разглагольствования о коварстве и черствости мужчин, приводя примеры еще из личной жизни моей бабушки и ее тетушек. Я увязла в семейных хрониках и преданиях настолько прочно, что уже на знала, как выбраться из очередной истории, начала и конца которой не помнила. И мои старания не пропали даром. Степанов стал подозрительно ерзать на стуле и пару раз сделал попытку вставить словечко.
– А когда друг моей тети, – щебетала я, не затыкаясь, – ну, тот, у которого я сидела в детстве на коленях, уехал к себе на родину в Китай, то тетя едва не зачахла от тоски, но ее спасла подруга, которая дружила с тетей еще со школы, то есть была ее школьной подругой. Она занялась тетей, и жизнь той буквально через месяц...
На этом месте Степанов издал хриплый звук, который здорово смахивал на храп. Глаза у него были закрыты. Сомнений не оставалось – мой рассказ усыпил его. Признаться, я не рассчитывала на такой результат. Меня он совсем не устраивал по целому ряду причин. Во-первых, когда Степанов проснется, он на свежую голову опять начнет задавать свои бестактные вопросы, во-вторых, мне просто-напросто не улыбалось, что он проведет остаток ночи у меня в доме, пусть даже безобидно посапывая в кресле, и, в- третьих, может прийти настоящий поклонник. Что тогда я ему скажу? Извините, но у меня милиция спит в кресле? Ужас. А ведь по закону подлости поклонники появляются тогда, когда они меньше всего нужны. Вот к чему приводит богатое воображение. Ведь видела же, что милицейская машина крутится возле дома, и могла бы сделать правильные выводы и не отзываться на звонки в дверь, ведь телефон же я догадалась отключить. Только я подумала о звонке, как он громко, я бы даже сказала оглушительно, зазвенел. Ну, теперь точно поклонник!
Я побледнела и притворилась глухой. Но тут проснулся Степанов, который недоуменно взглянул на меня и сказал:
– Вроде бы звонили?
