Кругом тишина и неподвижность; никого, кроме этой дежурной, пока не увидел. В коридор выходят какие-то двери, совершенно глухие, без именных табличек, а я даже толком не знаю, что ищу. Вдоль стен стоят кадки с комнатными растениями, картинки висят – кошки, воздушные шарики, волны, цветочки, – все, к чему человека тянет на седьмом десятке. Прохожу еще один ряд дверей и говорю себе, что надо хотя бы с этих начать и методично осмотреть все помещения, а по-другому ее не найти. Прижимаю ухо к первой двери, пару секунд выжидаю. Не услышав никаких звуков, дергаю ручку вниз, толкаю дверь и вхожу.
На мгновение путь мне освещает свет из коридора: успеваю заметить небольшой холл, а за ним гостиную, но тут дверь захлопывается. Вслепую, держась за стену, пытаюсь нащупать выключатель, но, дойдя до конца стены, нечаянно сшибаю какой-то предмет. Он с грохотом падает, я замираю, боясь, что сейчас завоет сигнализация и меня повяжет охрана. Напряженно прислушиваюсь, но через пару минут успокаиваюсь, продолжаю поиски выключателя – и нахожу его прямо возле этой чертовой двери.
Теперь вижу предмет, который сшиб: это фотография в рамке. Поднимаю с пола, аккуратно смахиваю последние осколки стекла. На ней изображены мужчина и женщина на фоне экзотического цветка. Цветок – гигантский, что в высоту, что в ширину. Просто громада какая-то; можно подумать, как только щелкнул затвор фотоаппарата, этот исполин разинул зубастую пасть там, где сердцевина, и заглотил мужчину целиком, от головы до брыкающихся ног. У мужчины щегольские усы, поза – как у современного Хемингуэя: опирается на воображаемое ружье, вроде как после удачного сафари. А добычей ему – эта женщина. Круглолицая, миловидная, но без изюминки. На очной ставке вряд ли опознаешь. С такой внешностью даже от убийства можно отвертеться.
Вдруг слышу в коридоре шаги, поспешно выключаю свет и ретируюсь в ванную. Не успел я затворить за собой дверь, как в комнате опять щелкнули выключателем, и в тот же миг раздается недовольный голос: Какого черта? – а дальше тишина.
Полагаюсь на волю случая: будь что будет. Пути к отступлению отрезаны, мне остается только присесть на крышку унитаза и ждать, когда полоска света, что пробивается из-под двери, вырастет до размеров целой комнаты. В руке по-прежнему сжимаю фотографию в разбитой рамке и прислушиваюсь к звукам, которые доносятся снаружи. Там шаркают подошвы, за стенкой надрывается радио, где-то хлопают двери. Слышу, как шваброй метут пол, как пронзительно звякает битое стекло, стряхиваемое в мусорное ведро, и снова открывается и закрывается дверь. Я затаился и прислушиваюсь, но после уборки и звона стекла снаружи все тихо.
И вдруг одним рывком дверь распахивается, и меня на короткое время ослепляет ярчайший свет.
Я ждал, что ты сам вылезешь, говорит чей-то голос за щитом из света.
Моргаю глазами, судорожно сглатываю – и вижу человека с фотографии, который брезгливо держит мой шарф.
Знаешь, говорит он, когда вламываешься в чужое жилище, негоже оставлять такие улики, – и сует его мне под нос. Я тяну за другой конец и вместе с этим шарфом перехватываю инициативу.
На самом деле, говорю, я искал комнату своей сестры, но ошибся дверью.
Он переводит взгляд на фотографию у меня в руке, но ничего не говорит, а просто отворачивается.
У меня на кухне кофе сварен, сообщает он, выходя.
Сажусь за кухонный стол и спохватываюсь: фотография-то все еще у меня в руке; прислоняю ее к фарфоровому ангелочку, лицом к хозяину. В центре стола стоят две чашки, до краев наполненные черным как смоль кофе. Он подвигает одну ко мне, вторую берет себе. Напиток явно обжигающий, лучше не рисковать.
Я молчу, он тоже. Выпивает свой кофе залпом, как воду, а потом, словно по команде, мы оба начинаем говорить.
Прошу меня простить, говорю я.
Видишь ли, в чем дело, говорит он – и опять молчание.
Я немного выжидаю, чтобы дать ему возможность высказаться, а затем продолжаю.
Эта фотография (указываю кивком), мне очень неприятно, что так получилось.
А он – ноль внимания, продолжает с того места, где прервался:
Видишь ли, в чем дело, мне здесь очень не хватает общения, а потому, увидев битое стекло и твой шарф, я первым делом побежал на кухню заваривать кофе.
Жду, что мне в голову придут нужные слова, хоть мало-мальски подходящие, но не могу выдавить ничего, кроме:
Ты охотник?
Он улыбается и мотает головой.
Нет, что ты, у меня бы духу не хватило выстрелить в живое существо. В глазах у него появляется мечтательное выражение. Правда, в армии я был чертовски метким стрелком.
Как тут не вспомнить мою маму? Она любила повторять, что у меня язык без костей, а я отвечал, что это у всех так, и тогда она отрезала: не умничай. Время летит, мой кофе остыл, уже можно пить, и вот моя чашка тоже опустела. Мы оба переводим глаза на фотографию, и он сообщает, что эта женщина – его жена; два года как ее не стало. А сфотографировались они на Гавайях за год до ее кончины.
Сидим, беседуем о жизни, но все больше о прошлом.
А потом, мне надоело одними консервами питаться, говорит он, обводя взглядом кухню.
Чувствую, время поджимает; встаю. Вглядываюсь в его лицо и не нахожу ничего подозрительного.
Мне бы сестру разыскать, говорю ему.
Он так и оцепенел, молчит. Потом заморгал и говорит:
Ты приехал ее забрать, да?
Тут я растерялся: пока не услышал этот вопрос, мне такое и в голову не приходило.
Знаешь, я по лицу вижу, это он мне, у тебя есть особая миссия. Собирайся, добавляет, на сегодня часы посещения закончены. И только теперь в первый раз улыбается.
Комната Фиби – в другом крыле здания; надумай я, как собирался, дергать все двери подряд, недели бы не хватило. Идем с ним вкругаля, чтобы дежурной на глаза не попадаться.
Ну вот, это здесь, говорит он, остановившись перед дверью, точно такой же, как все остальные.
Предлагаешь мне ее похитить?
А у самого в глазах азарт; сдается мне, давненько он не пускался в такие авантюры.
Кладу руку ему на плечо и чувствую, что дышит он тяжело, как будто затеял преступную карательную операцию где-нибудь в Бирме; надо его по возможности успокоить.
Ты постой на стреме – и, не дав ему слова сказать, исчезаю за дверью.
Вижу ее прямо с порога. Обалдеть: я совсем не так это представлял. Небо на землю не упало, нутро у меня не перевернулось. Сидит она себе на краешке кровати, рядом с ней лежит книга переплетом кверху – можно подумать, она ждала моего появления. Поднимает голову, с улыбкой глядит на меня сквозь очки и говорит:
А, привет, – как будто я за сигаретами выбегал.
Дверь, которую я только что отворил, была дверью в прошлое: моя сестренка Фиби все та же. Девчонка, которую можно было разбудить среди ночи. Которая сражала меня наповал. Только волосы теперь седые. Какое облегчение. До этого момента я даже не замечал, что весь был на нервах; подхожу, сажусь рядышком – и все путем. Видно, не зря говорят, что над братьями и сестрами время не властно. Она снимает очки, держит их в руке. Замечаю, что спину она держит не так прямо, как раньше.
Мне нужно до черта всего ей рассказать, но сейчас ничего не идет на ум. Ровным счетом ничего. Поэтому просто мелю языком:
Помнишь, ты отдала мне свои подарочные деньги, чтоб я мог уехать в Калифорнию?
Фиби уверенно кивает.
А я опять влип, говорю. Нет, не о деньгах речь, уточняю, деньги мне не нужны. Я не за этим пришел.
Фиби опять кивает. Такое впечатление, что мы с ней вообще можем обходиться без слов. Фибс, сестренка моя.
И тут она в который раз меня поражает. В полном смысле слова: поражает, как шальная пуля, влетевшая в окно.
А мама с папой знают?
