Подмигивает мне и на ходу выдувает огромный пузырь из жвачки. Заходим в наш номер: на кровати лежит Чарли, одетая в школьную форму, и лукаво улыбается. Пришли старые знакомые, даже школьные приятели. В углу стоит юный Стрэдлейтер со стаканом в руке; он тоже улыбается и поднимает безмолвный тост. Все радостные, в разноцветных колпачках; пестрый серпантин свисает со штор и змеится по полу. Делаю еще один шаг – и вижу сына с женой и ребятишками. Будто позируют для семейной фотографии. Идем дальше; гости расступаются, и у окна я вижу Мэри. Она ничуть не изменилась. Свежая, как цветок. Поднимаю глаза к потолку и читаю надпись на ленте. «С днем рождения!» – вот такая надпись, а кому адресована, то ли мне, то ли Мэри, то ли еще кому, этого я не знаю. Хотя меня встречают люди из моей жизни, я почему-то здесь чужой.
Просыпаюсь оттого, что Фиби трясет меня за плечо. Первое, что я вижу, – медовый люминесцентный свет прямо за окном; стало быть, мы в Нью-Йорке.
Взявшись под руку, бредем сквозь неоновые озера в сторону Таймс-сквер; Фиби все время жмется ко мне. Устали мы с ней до чертиков; заходим в первый попавшийся отель: как выясняется, это «Марриотт».
За стойкой – молодой человек совершенно непримечательной, как видится издалека, наружности. Но Фиби кое-что узрела и стиснула мне руку. Говорить ничего не потребовалось – я и сам очень скоро заметил. Парнишка за стойкой – моя почти точная копия шестидесятилетней давности.
Высвобождаю руку, потому что Фиби делает мне больно, прямо впивается пальцами, и начинаю пристально разглядывать себя. Облачился в темно-синий костюм, стою за стойкой отеля «Марриотт» на Таймс-сквер – как будто так и надо.
Не сводя с него взгляда, подхожу к стойке и спрашиваю, есть ли свободные номера. Он улыбается мне из-за стойки, бегает пальцами по клавиатуре компьютера, и каждый его жест, каждая складочка – это я. Протягивает мне магнитную карту-ключ, и наши пальцы мимолетно соприкасаются – это моя рука дотрагивается до меня. Направляюсь к лифту, но решаю проверить еще одну вещь, чтобы убедиться наверняка, а для этого надо вернуться к стойке.
Не скажете ли, спрашиваю, который час?
А сам пристально наблюдаю за его губами.
Он приоткрыл рот, но лишь для того, чтобы улыбнуться, и тычет пальцем в настенные часы.
Делаю вторую попытку; спрашиваю:
А в котором часу завтрак?
Он открывает папку и показывает, какое время обозначено под словом «Завтрак», и тогда я протягиваю руки, хватаю его за лацканы, притягиваю к себе и начинаю трясти, чтобы развязать ему язык, а он и в ус не дует: улыбается – и все тут.
Открываю глаза, вижу медовый люминесцентный свет; стало быть, мы на автовокзале. Фиби меня будит, и я поднимаю голову с ее плеча. Одна щека у меня мокрая от слюны; вытираю ее тыльной стороной ладони. Снова мне что-то приснилось, только вспомнить не могу. Просто знаю, что был какой-то сон, а фоном – все тот же перестук.
Выходим из автобуса и бредем сквозь неоновые озера в сторону Таймс-сквер. Фиби держит меня за руку, идем бок о бок и смотрим, где бы переночевать. Мы оба совершенно выдохлись; заходим в первый попавшийся отель: как выясняется, это «Марриотт».
Портье вручает нам магнитную карту-ключ; Фиби настолько обессилела, что я чуть ли не волоком тащу ее в лифт. Стоим рядом, опираемся друг на друга, и ее волосы касаются моих губ.
Это только кажется, шепчу я.
Фиби открывает глаза и улыбается мне. Сам не знаю, зачем я тебя сюда привел, говорю ей – и дверцы лифта скользят в стороны.
До нашего номера буквально два шага по коридору; берусь за дверную ручку, а Фиби накрывает ладонью мою руку, и так мы с ней стоим, глядя друг на друга, как будто сомневаемся, что нас ждет за порогом. Потом сообща нажимаем на эту дверную ручку и заходим.
Просыпаюсь и вижу синее безоблачное небо. Фиби уже встала: сидит у окна, склонившись над письменным столом. Подхожу, выглядываю в окно. Чудесная погода, на небе ни тучки, куда ни посмотри.
Фиби что-то мурлычет себе под нос. Я просыпаюсь с ощущением какой-то гонки, словно перебежал через минное поле и остался в живых. Иду в душ и кричу Фиби из ванной: с добрым утром. Включаю воду, и тихое мурлыканье Фиби тонет в струях воды. Одеваюсь и замечаю, что вещи мои в жутком виде: пиджак сзади помялся, воротничок рубашки изнутри просто черный.
Завтракать будешь? – кричу я Фиби.
Расчесываю волосы и подхожу к столу, чтобы уточнить, чего бы ей хотелось на завтрак. Что-то у меня внутри каждый раз ломается. Опускаю взгляд и вижу, что она рисует кошку и цветок, причем самыми яркими карандашами, а на двух облаках, плывущих рядом с улыбающимся солнцем, написано «мама» и «папа».
В последние дни я так много ходил, что с непривычки ноги подгибаются, и я реально подумываю взять такси, но как назло возле отеля нет ни одной машины. Прикиньте: топчемся посреди этой долбаной Таймс- сквер и не можем взять такси. Ничего не остается, как тащиться пешком. Пройти-то нужно совсем немного, кварталов десять, уж как-нибудь. День свежий, будто только что из стирки, воздух нежный, прохладный. Фиби старается не отставать. Она все утро сама не своя, и я твержу ей, что сразу после летних каникул непременно вернусь в школу, но это, похоже, не помогает. На переходе через дорогу Фиби хватает меня за руку, и я не сопротивляюсь. У газетного киоска на углу Пятидесятой заставляю ее остановиться. Дело было тридцать лет назад, но я так и вижу Мэри с Дэниелом, которые врываются в комнату и каждый держит половину газеты – хотят показать мне результаты новейших исследований; как будто это случилось вчера.
Постой-ка, говорю я Фиби, отпускаю ее ручонку и возвращаюсь, чтобы купить пачку сигарет. Фиби помалкивает; шагаем дальше. Впереди, среди домов, уже начинается парк.
Курить вредно, говорит она, и голос у нее тоненький, совсем девчачий. На самом деле это мне не в упрек, это просто общее суждение, и я не возражаю, чтобы оно повисело в воздухе, а потом и вовсе испарилось.
Сигаретная пачка приятна на ощупь. Если судить по ее форме и гладкости, она, можно сказать, хранит память о квадратной коробке писчей бумаги, затянутой в блестящий целлофан, и в благодарность я решаю немедленно ее открыть и выкурить сигаретку. Срываю целлофан, шарю в карманах, но уже понимаю, что зажигалки у меня нет. Фиби довольнехонька, а мне уже по барабану, что зажигалки нет, потому что Фиби опять начинает улыбаться.
Я-то знаю, что внутри у нее – конец оголенного провода, который снаружи не виден. Он может и замкнуть контур, и разомкнуть, поди знай. Садимся на скамью, и Фиби сразу заводит разговор про фигурное катание, как здорово было бы пойти на каток, может, там и подружки ее будут и все такое. А я слушаю и наблюдаю за своим дыханием – как оно вылетает из меня едва заметным белым облачком, – и еще смотрю на деревья. Что нас сюда привело – понятия не имею, но тут в кайф. По дорожке проносятся люди на велосипедах и на роликах, кто-то бежит от инфаркта, кто-то собаку выгуливает. Фиби болтает ногами; я убираю сигареты в карман и встаю. Протягиваю ей руку, и опять все застывает, только у меня внутри бушует землетрясение. Чувствую, что моя жизнь – это всего лишь дурацкая история, нацарапанная на бумажном листке, да и та уже близится к концу. Похоже, обретаюсь где-то в последней главе, а что к чему – так и не разобрался.
23
