флажок, помахал фонарем, по узкоколейке подкатил поезд, состоящий из маленького паровозика и четырех вагончиков, мы вскочили в первый вагончик, паровозик засвистел на ноте «си» второй октавы, поезд тронулся. В тамбуре под тусклым фонарем дремал кондуктор. Я приложил палец к губам, и мы прошмыгнули в вагон.
13
А поезд все прибавлял ходу, и вместе с тем движение становилось более плавным, плотные заросли отступили от железной дороги, затем исчезли совсем. Теперь за окном мелькали округлые холмы, ровные аллеи подстриженных тополей, на холмах стояли нарядные замки, по аллеям гарцевали статные молодые всадники, мы проехали по пестро раскрашенному мосту, внизу текла широкая река, на ней плавало множество лодок, байдарок, яхт, челноков, вдали по светлому шоссе ехал мальчик верхом на мышино-сером ослике. Марге во все глаза смотрела в окно, потом повернула голову, так что волосы, взлетев, хлестнули меня по щеке. Марге посмотрела мне в глаза.
— Куда мы едем?
— Хм-хм, — ответил я.
— Куда, ну куда? — допытывалась Марге.
— Да так, кое-куда, — сообщил я, стараясь скрыть радостную улыбку.
Мы миновали пояс цветущих садов, затем прогрохотали сквозь туннель, преодолели еще один мост, и сейчас же за окном мелькнул высокий стенд, на котором старинными буквами было написано: «Городъ».
Пригородные виллы, цветные стекла веранд, в каждом саду яркие скворечники; вскоре пошли высокие дома, по заросшим густыми деревьями улицам гуляли веселые люди, некоторые, заметив поезд, махали нам, мне и Марге; поезд замедлил ход, как все поезда, въезжающие в город; мы пролязгали по переезду, проехали по виадуку, показалось голубое станционное здание с надписью: «Городской вокзалъ». Поезд остановился, мы вышли из вагона; Марге крепко зажала зонтик под мышкой, тук-ток, тук-ток, звенели ее каблучки по перрону; кувыркаясь, перекидываясь боком через голову, мимо нас пробежали клетчатый Арлекин и Пьеро в штанишках до колен, один хохотал, другой хныкал. Марге проводила их взглядом, губы ее пересохли от волнения. Но она ни о чем не спрашивала, тук-ток, тук-ток, шагала она чуть впереди меня к голубому зданию вокзала, тук-ток, тук-ток; навстречу нам шла грациозная, хрупкая и капризная Мальвина, в руке у нее был шелковый саквояж, она тихо возмущалась: «Паршивец Пьеро! В какое нескладной время мы живем! Мужчины плачут, а дамы вынуждены сами нести свой багаж!»
На Мальвине было узкое супермини-платье.
В дверях вокзала мы чуть не столкнулись с жизнерадостным мужчиной, его нос был похож на розовую картофелину. Мужчина держал в вытянутой руке раскаленную сковороду, на которой шипели аппетитно поджаренная картошка и подрумяненные сардельки. Голову мужчины украшала большая клетчатая кепка.
— Привет, старик! — крикнул он мне по-русски, высоко подбросил сковороду, поймал ее и припустился к поезду. Это был очень известный клоун.
Марге вдруг посмотрела на мой головной убор. Я невольно потрогал козырек своей элегантной, но тем не менее явно клетчатой кепочки.
На вокзале в просторном зале ожидания продавали горячее какао, пирожки с маком и сигареты. В проходах между скамейками по усеянному шелухой от семечек полу сновали старики с длиннющими седыми бородами в пестрых замызганных халатах, из-под которых выглядывали украшенные вышивкой джинсы. Старцы с азартом запускали самолетики, сложенные из тетрадных листов, самолетики вжикали, планировали и падали на пол, они валялись повсюду, старцы призывали на помощь Аллаха и Магомета, хвастались и ссорились.
Марге наблюдала за всем этим с большим интересом. Глаза ее блестели, она украдкой шмыгала носом, не в силах отвести взгляд от проказливых джиннов и прочих восточных духов из бутылки.
Мы еще не успели как следует оглядеться, как к нам бросился какой-то желтый зверь величиной с большую собаку или небольшого теленка. Марге ахнула, зверь подскочил прямо к ней, встал на задние лапы и опустил тяжелые, похожие на боксерские перчатки передние лапы ей на плечи. Марге пошатнулась — и тихо засмеялась. Львенку было месяцев десять. Марге смеялась негромко и весело, львенок, склонив свою квадратную голову, смотрел на нее в упор, сморщив кожу на лбу, словно в раздумье; возле нас семенил мальчишка лет шести, он катил перед собой дребезжащий чугунный круг от плиты, придерживая его сделанным из проволоки крюком. Мальчишка не сводил взгляда с круга, только разок покосился он в нашу сторону и спокойно сказал: «Эльза, иди же скорей!» — потом свистнул в дырочку между передними зубами, львенок плюхнулся на четыре лапы, зевнул и побежал за мальчишкой. Марге смеялась. Вдруг она наклонилась и посмотрела на свою ногу. Заметив мой взгляд, она покраснела и повернулась ко мне спиной.
— Кажется, у меня чулок немножко порвался, — сказала она. — Но это пустяки.
Действительно, я заметил спустившуюся петлю на ее коленке.
— Это пустяки, — повторила Марге.
На мигу меня промелькнула какая-то мысль, ощущение, что надо что-то предпринять, но тут же вылетела из головы.
Перед нами шумела большая площадь. Она немного напоминала Ратушную площадь в Таллине. Разве только тесно прижатые друг к другу островерхие готические фронтоны поднимались здесь повыше, кроме того, их было гораздо больше; стены здесь были ярче и чище, мостовая же, наоборот, менее стертая. На другой стороне площади стояли вперемежку самые разнообразные экипажи: от карет, запряженных четверкой, на дверцах которых красовались дворянские гербы, до сияющих серебром мотоциклов «Паннония» и гоночных автомобилей. Так же пестра и многолика была толпа, люди фланировали по площади, мимо маленьких лавчонок, по прилегающим улицам. Рядом с римской туникой шагал посасывающий сигару Мистер Твистер. В небе парили воздушные шары. Погода была ясная. Большие башенные часы показывали XII.
Над готическими крышами послышалось какое-то жужжание, и мы увидели летящего толстенького человечка. Шлеп! — он приземлился перед зданием вокзала.
— Привет, Кааро!
— Это был Карлсон, который живет на крыше.
— Кто лучший в мире поглотитель какао? — Карлсон, который живет на крыше, плотоядно поглаживал свой животик. — О, у меня дома четыре миллиона пачек какао, а ты, Кааро, знаешь хоть кого-нибудь в мире, кто был бы лучше Бо Нильссона?
— Нет, не знаю, — признался я, улыбаясь. — Мне очень жаль.
— Если ты мне дашь пять тысяч конфеток «Тийна», то я тебе расскажу о нем. По крайней мере, два или три года назад он был самый лучший в мире Бо Нильссон.
У меня с собой не было пяти тысяч конфет «Тийна», — по правде сказать, я особого интереса ни к какому Нильссону не испытывал, — и Карлсон, поглаживая животик, направился в вокзал.
Пока мы прогуливались по площади, мне пришлось отвечать еще на множество приветствий и шуток. Марге кивала всем моим знакомым скромно и вежливо, как воспитанная девочка. Из открытого окна неслась музыка. Я заметил большую граммофонную трубу.
Мы облюбовали открытую коляску без кучера, я помог Марге сесть, вскочил на козлы, и мы покатили в Город. Маленькая резвая лошадка бежала ровной рысью, мы ехали по чудесным узким улочкам, тут висела вывеска пекаря, там — сапожника, по тротуарам прогуливались празднично настроенные, оживленные люди, из открытых окон слышалась музыка. Мы пересекали площади, перекрестки, ехали по проспектам, где в зелени небольших скверов стояли скромные памятники. Площадь Ганса Христиана Андерсена, проспект Александра Грина, бульвар Якоба Хурта, улица Евгения Шварца;
Этот Город мне нравился, всегда нравился; теперь я вновь после многолетнего перерыва оказался
