губ, купальник — почти цельный, маечка со шнуровкой и шортики, чёрные, в обтяг, — и платья — только платья, почему-то ей совсем расхотелось носить джинсы; а если станет холодно — есть чёрный вельветовый пиджак, приталенный, с длинными узкими рукавами, доходящими до середины пальцев, она купила его в одном секонд-хенде, где продавали старые диски — первые альбомы Duran Duran, например, — работающие граммофоны, старинные фотоаппараты на треногах и с накидками и на редкость стильную одежду, всю будто из фильмов про тридцатые годы; плюс пижама, любимый плюшевый медведь — «засыпайка» — в ночном колпаке и с подушкой в лапах. Она обожала плюшевых медведей; заехать ещё в магазин игрушек, купить что-нибудь для долгих летних вечеров: смешную настольную игру, «Манчкин», или серьёзную — «Колонизаторов»; сядут с дедушкой у камина с чашками горячего шоколада; и к чёрту всех принцев на свете. Она стояла уже на пороге, как зазвенел телефон; дома не было ни Саши, ни мамы; она посмотрела на телефон, как на ящик Пандоры: «нельзя, не надо»; и всё-таки взяла.
— Клавдия? — услышала она голос Вальтера, далёкий-далёкий, будто он звонил издалека совсем, из другого города, где море, и огромный маяк, и всё время дождь, волшебный, солёный, разноцветный от света маяка по ночам, — и от дождя такие помехи в связи. — Клавдия, ты? Скажи мне что-нибудь, я всё-таки не просто парень, я твой парень, хотя бывший, наверное, уже…
— Вальтер, — он так обрадовался, что она отозвалась, начал говорить, говорить — про последнюю игру, с ребятами из столицы: «ну и говнюки же они, извини мой клатчский, ходили нос задрав, смеялись над нами: а-а, это, мол, тот Арчет, который ползает на коленках, когда у них типа ноги ранены; и ещё у них в моде деньги — не игровые, а вполне обычные: убили тебя — плати десятку и так далее»; про Мэри, что его картины висят теперь в престижной галерее, про последний фильм о Средних веках — Ридли Скотта, о крестоносцах; «ты уже ходила?»
— Нет, я у дедушки Михая живу, ничего о мире не знаю.
— А можно к тебе приехать? — раньше Вальтер часто приезжал к ним в гости, и они с дедушкой говорили об оружии, о войне, дедушка рассказывал истории из прошлого — о всяких преступлениях; например, как один парень положил полгорода; город был маленький, глубоко в провинции, в лесах; оборвалась связь, и прислали отряд; заходят в город, а там всё в пепле и крови — и этот парень стоит посреди улицы с дробовиком американским; сказал, что население превращалось в вампиров; он стрелял в них, а потом забивал им колья в сердце; «…и знаете, там действительно были вампиры, просто по всем уликам ничего другого мы предположить не могли; смелый парень, шёл на них совсем один; и с ума не сошёл; синеглазый, красивый; до сих пор помню, какие синие у него глаза, — на картинах голландцев есть такой цвет, он то чёрный, то фиалковый; хотели взять его к себе работать, но он не пошёл; он работал в местном театре, сказал, ему этого хватает — денег и спутникового телевидения; так что я верю в разные вещи, всего насмотрелся»; было здорово — бояться, сидя в кресле-качалке у камина, с чашкой «Ахмада», чёрного с бергамотом, или того же горячего шоколада…
— Нет, — сказала она. — Нельзя. Я хочу побыть одна.
— Я обидел тебя чем-то? Или ты просто разлюбила?
— Я просто… просто мне нужно подумать, что же это. Знаешь, посмотреть на огонь в камине, познать самое себя.
— Тоже хочу огонь в камине, — проворчал он, и она улыбнулась, — возвращайся. Все тебя будут ждать. Я буду жениться и переживать всех своих жён, как и договаривались.
— Спасибо, Вальтер.
Дедушка встретил её на перроне; был закат, огромный, словно по небу шла флотилия кораблей с алыми и золотыми парусами; «вот книги, дедушка; две — Дик и новенькая; а третья, белая с чёрным вороном, — мне; там про волшебников; но если захочешь почитать — дам» «а что за огромный пакет?» «дедушка, он тяжёлый, я сама понесу» «нет, ты что, думаешь, дед совсем немощный; да я от пола на кулачках жмусь сто раз» «дедушка, ты будешь смеяться: там всякие игрушки» «кубики, что ли?» «нет, настольные; и ещё раскраски с принцессами и карандаши к ним; и ещё куча всяких штук» «раскраски точно мне»; так они дошли до дома, сквозь красный и золотой свет; тихо-тихо шелестели деревья; камин уже горел, горячий шоколад ждал на плите; «там ужин — вареники с картошкой и грибами, с маслом; я не знал, приедешь ты голодная или сытая, да и девочки обычно не едят на ночь» «обычно как раз едят, так что спасибо, дедушка»; она поела, а потом они с дедушкой играли в «Манчкин», хохотали, дедушка выиграл пять раз подряд; и так шло лето: все дни она работала у дедушки в магазине, советовала людям, какие семена взять и какие к ним удобрения; стала настоящим специалистом, начиталась дедушкиных книг про сад и огород; даже сама посадила клумбу; как русалочка — круглую, сплошные алые цветы; ходила на рынок, познакомилась со всеми торговками, научилась разбираться в зелени, мясе и овощах; а по вечерам они сидели у камина, играли, разговаривали, потом дедушка шёл спать, а Клавдия всё сидела, в гостиной или в своей комнате, полной фей, при свете красной лампы, с фломастерами над раскрасками; одна картинка ей нравилась больше всех, она сделала её самой первой и повесила на стенку: принцесса сидит в кресле у камина, у очага, большой камин, целое бревно в нём горит, вся такая средневековая, в платье с длинными, до самого пола, рукавами, отороченными мехом; а у её ног, на звериной шкуре, сидит принц, что-то ей рассказывает, она слушает с улыбкой — видно, что они не влюблены друг в друга; или не просто влюблены, а настоящие друзья; ещё были бархатные раскраски, которые надо раскрашивать специальными блестящими красками, — Клавдия купила всю серию: рыбки среди кораллов, девушка-эльф и единорог, сцена охоты, бабочки; а ещё были два замка, рыцарский и волшебника, и кукольный домик — всё из картона; Клавдия их клеила под настроение; а самой красивой ей казалась крошечная деревянная мебель, которую нужно было собрать, тридцать предметов: кроватки — большая для папы-мамы, маленькая для старшего и колыбель для младшего, туалетный, кухонный и письменный столик, несколько стульев, пианино, кресла, ванна, разнообразные шкафчики — и тоже раскрасить. «Какой ерундой я страдаю, дедушка», — смеялась она; «а мне нравится, — говорил дедушка, — у тебя всё так хорошо получается; можно потом везде всё развесить и поставить, и сразу будет видно, что у меня внучки».
— А ты хотел внука?
— Ну, как тебе сказать — сын-то у меня есть, Вацлав, он отличный парень, я им горжусь, он фотографирует всё на свете; и вами я тоже горжусь: Саша станет второй Плисецкой, а ты…
— А я вот кем, дедушка?
— Журналистом или игрушечным мастером; или откроешь детский магазин.
— Было бы здорово. Просто я боюсь, что никем не стану. То есть стану, а потом буду расстраиваться: не то, не так. Странный страх, правда? А ты чего боишься, дедушка?
— На ночь глядя? Вампиров, вервольфов, глупых грабителей, не знающих, что сад под напряжением и что в доме дробовик.
— И что ты работал в КГБ…
— Ну, однажды нам пришлось вести дело вместе с инквизицией римской — вот это были страшные ребята, особенно Великий Ричи Визано; о нём до сих пор ходят легенды — был он великим или сумасшедшим; такой юный голубоглазый ангел, а через минуту — просто Ганнибал Лектор какой-то; он ни одного человека не помиловал — как в старые добрые времена: в чём-нибудь да виноват.
— А я думала, Великой Инквизиции уже нет лет триста.
— А чего им пиариться? Мы тоже не вывешивали рекламные щиты на автострадах…
— Да уж, представляю: КГБ — работа для ваших мышц и мозгов.
— Да, на самом деле я боялся Ричи Визано. Уфф, не к добру мы его вспомнили.
— Он умер?
— Да, его убил какой-то парень на улице — окликнул и выстрелил раз восемь; всё как у Джона Леннона; Ричи шёл из магазина, с бумажными пакетами, всё разлетелось по улице; в гробу он был прекрасен, как эти мальчики из мальчуковых групп для девочек; совсем не священник, не Инквизитор; и ему принесли столько роз — вся церковь была в розах: оказывается, он из ордена святого Каролюса, чей цветок — роза.
— Красиво.
— Да. Тогда, стоя среди этих роз, я простил ему страх, который он внушал мне.
— Но ты до сих пор боишься.
— Иногда я вспоминаю всё, что видел в этой жизни: это как смотреть фильм, который видел раз сто,
