дробовиком, который убил весь свой городок, сражался с вампирами; «ого, — сказал Мариус, — какой смелый и, самое главное, умный, ведь рассчитал как-то, что останется жив» «а как же удача?» «удача — это уж когда совсем не везёт; хорошие полководцы вообще не знают слов «удача», «погода», «преимущество»; если это честно, то это действительно игра, шахматы, бильярд в бисер; да, давно я не встречался с вампирами; а кто там был главным?» «не знаю; когда мы пришли, там остался только пепел» «если он убил одного из старейших вампиров, то он маг, не иначе; удивительно, почему в вашем мире так мало магии? она ушла как женщина, которой не верили; я встречал несколько таких миров: они словно алкоголики или лентяи, пропившие, проговорившие талант». На столике перед ними тарелки с бутербродами — хлеб, масло, красная рыба, петрушка; с курабье, с виноградом; и вино — в пузатых французских бокалах, гордости семьи Петржела: каждому случаю своя посуда; дедушка сам делал вино — из яблок, и ещё ему присылали из Франции, старые друзья, семья де Фуатенов, у них были свои виноградники, превосходные, мягкое солнце, бархатная тень; специализировались они на белом; с каждого урожая по десять бутылок в полтора литра; под столиком стояло уже три таких и две из-под яблочного. Котёнок проснулся и полез из пиджака, запищал, Клавдия спустила его на пол, на ковёр.
— Симпатяга, — сказал Мариус, встал аккуратно, не задев стола, ничто не зазвенело, не дрогнуло; «а я бы от такого количества дедушкиного вина свалилась, точно, — подумала Клавдия, — запуталась бы в собственных ногах, в ножках кресла, уронила бы тарелку или бокал, валялась бы на ковре и хихикала, какое у меня смешное имя». — Думаю, ему нужен фарш, который есть у вас в холодильнике. Или ещё рано? Я плохо разбираюсь в маленьких детях.
— Я принесу, — Клавдия ушла на кухню, вытащила фарш, он был подмерзший, поставила размораживаться в микроволновку, налила в мисочку воды. Вернулась в гостиную; Мариус сидел, как мальчишка, на полу, гладил котёнка, поднял на неё глаза, улыбнулся сквозь трубку: колдую, чтоб ему сразу стало как дома; она поставила всё перед котёнком, тот радостно накинулся на еду.
Это Нельсон или Рики? — спросил дедушка из кресла.
— Рики. Нельсон заболел чуть-чуть.
— Будешь вино? — дедушка взялся за бутылку.
— Дедушка, я… — в горле застряло, будто она и вправду хотела пить и думала лишь о воде, о кока- коле несколько часов.
— Не бойся меня, Клавдия, я не убить тебя пришёл, — сказал Мариус, — я пришёл просить помощи, и скорее униженно, чем властно.
— Это я хотел убить его, уже был готов, вспомнил старый спецназовский приёмчик, замахнулся, — отозвался дедушка, — но Мариус поймал мою руку и, держа меня на весу, как непослушного, час объяснял, в чём дело. Если будешь вино, принеси себе стакан. И ещё бутербродов. А может, лучше поужинаем?
Клавдия покорно ушла на кухню; достала фарш, сварила рис, нарезала помидоры, перец, зелень, слепила тефтелек, затушила их; ей хотелось возиться как можно дольше, тоньше, только бы не думать, не думать о Лукаше. Как он?
— Он вернулся, — услышала она, обернулась: Мариус стоял на пороге — Он вернулся, но это единственная хорошая новость.
— Он не женился? — она отвернулась демонстративно: неинтересно, вот, я девушка гордая, будто женских журналов начиталась; посмотрела тефтельки в кастрюле.
— Нет. Не женился. Он… — Мариус вздохнул, — он болен. Будто при переходе он потерял часть души, а может, и всю. Я вижу, он оставил вам своё кольцо, — всё лето Клавдия проносила его на цепочке, как носил сам Лукаш; хотела положить в шкатулку — чудесную, перламутровую, обклеенную ракушками, Саша привезла из Норвегии, там лежали их совместные сокровища: красивые камешки, кусочек янтаря, кедровая шишка, полная орехов, флакончик из-под духов XIX века, хрустальный, вставленный в сеточку из потемневшего золота, — но всё время вспоминала, как Лукаш исчез из её рук, — и хваталась за кольцо: вот оно, настоящее, значит, она не сошла сума, не придумала его себе…
— Да. Я спросила его, что это за кольцо, и он ответил, что в нашем мире оно ничего не значит, а в его мире — значит, что он властелин Вселенной.
— Это правда. Он должен быть королём. Его отец стар и устал и хочет отдать ему корону. Я планировал, что Лукаш женится и пойдёт на войну…
— Он говорил, что война закончилась.
— Большая война — да, но теперь, оказалось, есть что делить — победившим. Кучка королей-соседей выясняет, кто сильнее…
— У нас это называется феодальными распрями.
— Все миры похожи. Лукаш — без сомнений, самый сильный из королей, он должен отстоять свои земли и помочь паре вассалов, а он… он заболел. Лежит и не может жить, просто пьёт отвары и смотрит в потолок; такой красивый, такой сильный когда-то, он превратился в тень, Клавдия.
— И вы пришли обвинить в этом меня? Вот зачем вы пришли?! А я — то подумала, ну уж нет, я не скажу, что я подумала, — Клавдия рассердилась: пусть я смешная, маленькая, в кухонном платке и фартуке в бело-синюю клетку, не валькирия, но я всё скажу, что накипело за лето. — Лучше скажите, что вы думали, когда посылали его сюда: что я вот так сразу и соглашусь? Сразу полюблю его?! С первого взгляда? Так ведь не бывает.
— Почему? — просто спросил Мариус. — Я ведь ему даже запах дал — яблоневых садов.
— У-у, — Клавдия топнула ногой, — вы… вы циничны. Вы даже не подумали, что я живая — что у меня есть парень, университет, мама, сестра, Рики вот… своя жизнь!
— И Лукашу в ней нет места?
— Лукаш, — прошептала она, произнесла его имя и почувствовала, какое оно, — роза; розой пахнет, хоть розой назови её, хоть нет; села на пол в своём смешном фартуке и расплакалась: ах, как, оказывается, много накопилось на сердце, словно шкаф, забитый вещами с распродаж; Мариус сел рядом — Мариус, великий колдун из неведомого мира, Гэндальф, Дамблдор, обнял её за плечи — и оказался добрым, как дедушка; пахло от него табаком, печеньем, чуть-чуть потом, чуть-чуть пылью; «я ничего не прошу, — прошептал он, — просто сходи и посмотри на Менильен; может, ты захочешь остаться там и навестить моего принца» «а если нет?» «тогда вернёшься» «так же как и он — без души?» — и услышала, как он вздохнул: как человек, который не может понять: «Лукаш сам сделал такой выбор — оставить свою душу тебе…»
— Ты уйдёшь? — спросил дедушка; она доклеила очередной картонный замок — не спалось; приняла душ, расчесалась, намазалась кремом, надела пеньюар — Саша подарила, даже размер угадала, на прошлый Новый год, длинный, с бесконечным шлейфом, розовый, шёлковый, на тонюсеньких бретельках, невероятный просто; сидела и смотрела в книгу, не читала; на кровати спал Рики; дедушка постучался; «входи, деда».
— Не знаю.
— Иди.
— А мама, Саша? Ты? А вдруг я захочу вернуться? Ох, дедушка… как же это случилось со мной?
— Это, наверное, как нести кольцо в Мордор? — он сел рядом в кресло, можно — показал на трубку; она кивнула; дедушка оглядел комнату; маленькая, Девчачья-девчачья, эдакий кукольный домик, в рисунках их детских и сегодняшних, в её поделках; красная лампа эта на столе, в виде губ; Сальвадор Дали, Мэй Уэст; плюшевые игрушки — Клавдия любила медведей и что-нибудь странное: синих жирафов, коров в разноцветные пятна; а Саша — собак и зайцев. — Не бойся. Куда только не зайдёшь за любовью?
— А ты любил, дедушка?
— Да, — дедушка улыбнулся, выпустил колечко дыма, — твою бабушку. Она ушла от меня, но вовсе не потому, что у нас не срослось, или она полюбила другого, или я пил. Она просто была из странной семьи, феминистской: в её семье все женщины уходили от мужчин, рисовали или открывали кафе; мужчины им почему-то в жизни мешали; мужчины и дети; она ушла и оставила мне твою маму и Вацлава…
— Ты думаешь, я люблю его?
— Не знаю. Я много чего видел, но любовь — это не преступление, так что я не знаток. Но ты беспокоишься о нём, таешь на глазах, как солнце осенью; вдруг тебе рядом с ним станет легче? Вернёшь ему кольцо, и как знать, что случится дальше.
