— Мне нечего прибавить к тому, что вы видите своими глазами, — отвечает Малин, не останавливаясь.
Журналистка надела огромные солнцезащитные очки — из-за них ее лицо кажется глупым.
— Ее убили?
Ох эти надоевшие идиотские вопросы!
— По крайней мере, в землю она не сама себя закопала.
Двое отдыхающих, мужчина и женщина лет тридцати, возле киоска с мороженым натягивают джинсы поверх купальников.
Малин подходит к ним, они кидают на нее взгляды, свидетельствующие о том, что им хотелось бы покоя, затем мужчина произносит:
— Мы уже рассказали, что видели. Мы пришли сегодня сюда, чтобы искупаться, а какой-то песик нашел ее.
Песик? Смешное слово. Как из мультика.
— У меня к вам вопрос по поводу киоска, — говорит Малин. — Он обычно бывает открыт? Вы сюда часто ходите купаться?
Она ненавидит этот свой заскок — когда вопросы вдруг выскакивают не в том порядке, но обычно это приводит к хорошим ответам. Неуверенность, проявляющаяся в неправильно заданных вопросах, заставляет собеседника расслабиться.
— Мы купаемся здесь иногда, — отвечает мужчина, — хороших пляжей мало осталось. Единственная проблема — киоск в основном закрыт. Видимо, у хозяйки их несколько, и ей трудно найти работников на все точки.
— А что за хозяйка?
— Кажется, ее зовут Славенка, она из Боснии или откуда-то оттуда. С ней весьма неприятно иметь дело, когда она не в настроении, — ведет себя так, будто ей вообще не нужны покупатели. Она была здесь сегодня, исчезла незадолго до вашего приезда.
— Спасибо, — кивает Малин.
Возле тела трудится наперегонки со временем Карин Юханнисон, хочет закончить до темноты, однако у нее и у только что прибывшего на место ассистента впереди работы еще на много часов. Малин знает, что у них в машине прожекторы, но, может быть, сегодня удастся обойтись без этого. Летняя ночь улыбнется им светлой улыбкой, облегчит работу — напряженный поиск деталей и следов на теле и в траве вокруг, который поможет приблизиться к истине.
Карин поднимает глаза на Малин, машет рукой.
Ее усталые глаза утратили часть своего самоуверенного сияния — возможно, эти глаза уже где-то на Бали.
Бали.
Остров красоты и насилия.
Место, где возрождение возможно.
23
Дом, где я выросла.
Кажется, кирпич плавится от жары, стекает с фасада, обнажая воспоминания и предчувствия.
И ложь.
Но что это за ложь?
Зак сидит за рулем, стиснув зубы.
Они не превышают разрешенную скорость тридцать километров в час, и Малин успевает заметить, что живая изгородь вокруг дома ее детства просела еще больше, чем в прошлый раз, словно у нее совсем нет сил бороться с жарой.
В доме никого нет.
Кто сейчас там живет? Какие у них воспоминания?
«Я брожу кругами вокруг воспоминаний, — думает Малин. — Они застряли во мне, как электрические вспышки, бессменные маяки в моем сознании, бросающие свет на меня, мои поступки и тем самым на мое будущее.
Чего я боюсь?
Я держусь за то, что было, и в то же время пытаюсь убежать, я цепляюсь за воспоминания, словно они могут помочь мне понять что-то в настоящем».
Проветрить.
Выкинуть одежду умершего — и он перестанет являться привидением.
Мама и папа на Тенерифе.
С каждым днем Малин все острее ощущает, что родители что-то скрывают, и сейчас, когда они с Заком проезжают мимо ее бывшего дома в Стюрефорсе, неся страшное известие ничего не подозревающим родным погибшей девушки, она ощущает это еще яснее, чем когда бы то ни было. Ее история основана на какой-то тайне — не выяснив, в чем дело, она не сможет успокоиться.
И вот уже дом скрылся позади. С глаз долой — из сердца вон.
Фотография мертвого тела Тересы Эккевед лежит у нее в кармане.
Это она, Малин уверена.
Когда они собирались сесть в машину, Зак буркнул:
— Малин, ты сама покажешь им фотографию. Я не смогу.
Она не старше Туве, и хотя Малин пытается прогнать образ дочери, хотя глаза ее открыты, лицо Туве то и дело сливается с лицом девушки на фотографии.
«Прочь, прочь», — думает Малин, но это бесполезно.
Ты — все девушки.
И ты — единственная девушка.
Я поймаю того негодяя, который это сделал. Я постараюсь понять.
Палец на звонке входной двери, пот на лбу, пыхтящий Зак в шаге позади, солнечные очки в руке, взгляд готовится выражать соболезнование.
Снова образ Туве.
Звуки за дверью.
Что это за звуки?
Тяжелые шаги человека, понимающего, что приближается вселенская катастрофа — тот момент, когда жизнь застывает, навсегда превращаясь в тугую горькую массу, где радость — всего лишь интеллектуальное упражнение.
Я радуюсь. У меня получается радоваться.
Мужчина, стоящий перед ней, полон уверенности. Позади него женщина с приоткрытым ртом, испуганные голубые глаза покраснели от хронического недосыпа.
И снова ты здесь, Туве, хотя все мое внимание должно быть сейчас сосредоточено на этих людях, стоящих передо мной. Если у меня есть миссия на земле, то это заботиться о тебе. Это единственное, что мне дано. И сейчас, когда ты стала упрямым подростком, ты уже не хочешь, чтобы я заботилась о тебе — разве что помогала немного в житейских делах.
Но я никогда не перестану заботиться о тебе, Туве.
Это исключено.
Сигвард Эккевед распахивает дверь, отступает. Его плечи опускаются, а жена уходит куда-то в сторону веранды в тщетной попытке убежать от правды. Потому что сама правда, их правда пришла в дом, и они оба это предчувствуют.
— Проходите, — говорит отец Тересы. — Как продвигается следствие? У вас есть к нам еще вопросы? Хотите кофе? Агнета! — окликает он жену. — Ты поставишь кофе? У нас есть лед, так что мы можем
