– Они используют наши же мемплексы. Но по-новому их прошивают. Так, что наши мемы начинают работать против нас!
– Все началось со случая на Второй Хуторской! – ткнул пальцем в распечатку Тарусов. – Но он был не единичный!
– Верно! – указал на него пальцем Юрьев. – В семи округах были отмечены случаи появления псевдосырцов. Санитары, прибывшие на вызов, не обнаружили гнезд шогготов, которые внезапно появились там спустя какое-то время. – Старший киур изобразил на лице усмешку. – Как вам это нравится, господа?
– Сырцы без шогготов?
– Шогготы в необозначенных местах?
Ну наконец-то! До них начало доходить!
– Этого не может быть! – Киур Купсов положил документы на стол и прихлопнул их сверху ладонью.
– Простите? – чуть подался в его сторону Юрьев. – Вы что-то вякнули?
Конечно, замечание было лишним. Но он не смог удержаться.
На экране за спиной старшего киура появился символ звука «Ом», написанный шрифтом Деванагари. Широкие, размашистые красные штрихи едва заметно двигались, слегка изгибались, как будто искали положение, в наибольшей степени отражающее смысл того, что они в себе заключали.
– Простите, уважаемый, – тут же смутился Купсов. – Но… Даже не знаю, как это лучше сказать… Мне кажется странным… В высшей степени необычным…
– Очень правильное замечание! – указал на него пальцем старший киур.
Купсов, дай ему волю, будет долго и нудно трендеть, но ничего дельного так и не скажет. Жалко время на него тратить.
– Еще какие будут мнения?
– Я не понимаю! – вскинул руку киур Василевич. Черные брови, пронзительный взгляд, бородка клинышком. Он едва ли не каждую свою реплику начинает со слов: «Я не понимаю!» Хотя на самом-то деле он все понимает гораздо лучше других. Буквально на лету мемы схватывает. С ним ухо держи востро. – Здесь говорится, что шоггот, появившийся бог весть откуда…
– Заметьте, взрослый шоггот! – вставил Купсов.
– Именно так, взрослый шоггот, появившийся там, где его не должно быть, напал на офицера патруля и вызвал почти мгновенную трансформацию.
– Точно, – подтвердил Юрьев.
– Но я не понимаю, – недоумевающе развел руками Василевич. – Разве мы не контролируем шогготов? Разве патрульные не проходят процесс иммунизации?
Все он прекрасно понимал! Но решил опробовать на коллегах новый мемплекс. И сделал он это умело, так что никто, пожалуй, и не заметил. Кроме старшего киура, который именно поэтому и не стал отвечать на вполне себе риторические вопросы Василевича. Таким образом, Юрьев не позволил втянуть себя в игру по обмену инфицированными мемплексами. Не до того ему сейчас было. Совсем не до того. Восемь лет он строил крепость, которую считал неприступной. И вдруг он почувствовал, что стены ее заколебались, как сёдзи, которых коснулся пронесшийся мимо порыв ветра, вроде бы и не очень сильный, но явившийся невесть откуда.
– Это были не наши шогготы, – объяснил все прекрасно понимающему коллеге Шумейко.
– Не наши? – Темные брови Василевича взлетели едва не к середине лба. – Я не понимаю, чьи же тогда? – Он посмотрел на старшего киура. – Кто еще, кроме Гильдии, способен создавать шогготов?
– Не только создавать, но еще и контролировать, – заметил Тарусов. – Если верить отчету локализаторов, работавших с «ненашими» шогготами, они очень странно себя чувствовали рядом с ними. Одним казалось, что мир вокруг видоизменяется, другим представлялось, что они сами становятся другими, третьи слышали голоса. На Веерной локи разговаривали с шогготом. И обсуждали не что-нибудь, а Витгинштейна. А взвод патрульных, охранявших место происшествия в Большом Каретном, отправился защищать Сараево.
– От кого? – поинтересовался молчавший все это время Иван Иванович Сверликов.
Он сидел дальше всех от старшего киура и все время вытирал большую лысую голову шелковым носовым платком бледно-розового цвета с вышитой в уголке таинственной монограммой «АК». Сколько Юрьев знал Сверликова, он никогда не расставался с этим платком. И, кажется, не выпускал его из рук. Порой старший киур спрашивал самого себя, не считал ли Иван Иванович платок сей чем-то вроде оберега, отводящего дурной взгляд и порчу. Если так, то напрасно. Монограммные мемы почти полностью утратили свою эффективность ко второй половине двадцатого века.
Тарусов перевернул страницу отчета, взглядом наискосок пробежал текст.
– Об этом ничего не сказано.
– Жаль. – Сверликов вновь приложил платок к лысине.
Покосившись на него, насмешливо хмыкнул Илларионов – последний из киуров. И, между прочим, зря. Иван Иванович задал дельный вопрос.
– А локи, работавшие на Второй Хуторской, уверены, что видели в одном гнезде двух шогготов, занимающихся сексом.
Тарусов выдал эту информацию абсолютно бесстрастным голосом. Другой на его месте непременно хмыкнул бы насмешливо. Дабы выразить свое отношение к подобным завиральным идеям. Тарусову мнение окружающих было безразлично. Казалось, для него имело значение только то, что он пропустил сквозь свое сознание. И не отбросил в сторону, как использованный одноразовый носовой платок. Все остальное – прах. Отряхнул с ног и дальше пошел сквозь предутренний туман. Временами старший киур почти завидовал столь замечательной способности Тарусова. Если, конечно, это была серьезная жизненная позиция, а не демонстрация на публику. Как писал Император Ху: «Дорога у всех у нас одна – от рождения к смерти, а вот Пути – разные».
– А как они догадались, что это именно секс? – Шульгин усмехнулся, как и полагалось. – Я, например, понятия не имею, как шогготы занимаются сексом.
– Достаточно проявить чуточку воображения, – улыбнулся в ответ Купсов.
– А еще шоггот якобы на расстоянии изнасиловал девушку.
– Девушку? Какую еще девушку?
– Случайно оказавшуюся рядом девушку. Впрочем… – Тарусов перелистнул страницу. – По всей видимости, это уже была инсценировка. По прибытии в больницу пострадавшая и ее друг бесследно исчезли.
– Артисты, – хмыкнул Илларионов. – Художественная, жесть ее, самодеятельность!
– А еще сегодня ночью было вырезано особое отделение больницы номер одиннадцать. – Старшему киуру надоело ждать, когда остальные перейдут к сути. К той самой сути, ради которой они как раз и собрались. Ночью. – Патрульные из взвода охраны перестреляли сначала всех пациентов отделения и медперсонал, а затем – друг друга. И это было не массовое сумасшествие, не наркотики и не нервный срыв. Это была тщательно продуманная и идеальная проведенная спецоперация. В результате которой в сознание патрульных оказался внедрен самораспаковывающийся мемвирус невероятной разрушительной силы. Создал его гениальный мемевтик… Я посмеюсь вместе с вами, господин Гигин! – Юрьев едва удержался, чтобы не стукнуть кулаком по столу, заметив скептическую усмешку на лице одного из киуров. Экран у него за спиной вспыхнул ярко-зеленым пламенем, сквозь которое на миг проступил знаменитый фотопортрет Эйнштейна с высунутым языком. – После того как вы сами, уважаемый, несколькими росчерками пера создадите мемплекс, порождающий мемвирус, действующий строго избирательно, вызывающий слуховые и зрительные галлюцинации, заставляющие человека убивать, и, в конце концов, способные его самого довести до самоубийства! Удивите меня, Гигин! Выйдите на улицу и словом убейте первого попавшегося бомжа! – На экране – пуля, в замедленном режиме пробивающая спелый, ярко-оранжевый апельсин. – Бомжа, а не прошедшего курс психологической спецподготовки патрульного! Ну? Вы готовы?
Киур слегка пожал плечами:
– Вы ведь это несерьезно, Станислав Викторович?
– Ну, почему же. – Юрьев уже взял себя в руки. Речь его вновь потекла спокойно и размеренно. – Если хотите, я даже могу составить вам компанию.
