Бога, чтобы террористы смилостивились над несчастными заложниками и прекратили бессмысленные убийства. Следите за развитием событий на нашем телеканале. Санди Голблум, специально для канала новостей.
Камал отворачивается от экрана телевизора, долгим взглядом смотрит в окно. На другой стороне площади корреспондент Санди Голдблум в желтом распахнутом плаще за цепочкой полицейских машин, размахивая руками, что-то кричит оператору с коробкой телекамеры на плече.
– Шоу должно продолжаться, – говорит он без выражения, кивает Шульцу. – Пора. На этот раз молодая женщина. Выбери посимпатичнее.
Блондин кивает и уходит в коридор.
Я опускаю руки на пульт. Смотрю на дрожащие пальцы. Сейчас на моих глазах расстреляют женщину. И сделать ничего нельзя. И она не последняя на сегодня. Но я не дрогну. Не дрогну. Нельзя показать свою слабость. Если я выдам себя – вылечу за заложником в окно. И тогда СМЕРШ не сможет проникнуть в здание. И тогда все жертвы будут напрасными.
В коридоре слышатся шаги, звуки борьбы, и я отворачиваюсь, стараясь не увидеть новую жертву, и все же не успеваю убрать взгляд. Шульц вталкивает в комнату девушку с растрепанными светло-русыми волосами, и от его толчка она теряет равновесие, падает на одно колено, садится на пол.
Мороз мгновенно стягивает кожу на затылке. Смотрю оторопело в пульт, и сердце, кажется, сейчас остановится.
Я узнаю ее. Девушку из красного «Ягуара», единственного моего союзника в этой стране. Девушку, выходившую весенним теплым днем из московского подъезда перед микроавтобусом Комитета государственной безопасности. Девушку, которую люблю.
Что она здесь делает? Ее не должно быть здесь! Не может быть здесь!
Поднимаю голову и коротко смотрю поверх пульта. Она. Без сомнений. Руки ее связаны за спиной. Рот заклеен липкой лентой. Серые глаза блещут отчаянием.
И тут я странно трезво соображаю, что СМЕРШ не придет нас спасать. Потому что мое сообщение некому прослушать.
Камал делает шаг к девушке, и, твердо придерживая за локоть, поднимает на ноги. Смотрит на нее оценивающе. Удовлетворенно кивает Шульцу, и блондин, улыбаясь польщенно, отходит к окну.
Девушка делает шаг назад, пытаясь освободиться, и Камал разжимает ладонь, смотрит на нее долгим взглядом черных безразличных глаз. Говорит неожиданно:
Я отворачиваюсь. Прячу глаза. Трясутся неконтролируемо пальцы, весь мир пляшет, плывут, сливаются цвета экранов видеонаблюдения. И в то же время сознание ясно как никогда, и я со всей отчетливостью понимаю, что через пару минут ее выбросят мертвой на тротуар. И ничего нельзя сделать. Ничего.
– Вид мертвой красоты всегда пугает, – говорит за моей спиной Камал. – И оборвавшаяся внезапно молодость оставляет глубокий след в сердце каждого. Только поэтому вы здесь. Ничего личного. Первым был респектабельный джентльмен и семьянин, долгими годами безупречной работы и добропорядочного поведения заслуживший положение в обществе. Его смерть – для чиновников, управляющих этим миром. Чтобы они задумались, как хрупко их положение. Ваша смерть – для сердца мира. Вас запомнят, ваше лицо в ближайшие дни покажут все телеканалы, ваше имя будут повторять миллионы людей. Ваша трагедия, ваше несбывшееся счастье глубоко ранит людей силой вашей красоты. Будьте благоразумны и не пытайтесь сопротивляться. Это – реалити-шоу. Вы, европейцы, любите шоу. И в этом шоу одна из главных ролей ваша. И все это ради того, чтобы люди поняли – нет сокровища выше веры.
Отражение Камала в экране монитора еще раз поднимает к глазам часы:
– У вас осталось четыре минуты жизни. Молитесь, если верите. Рыдайте, если не верите. Совсем скоро ваш выход, мисс.
И кивает Шульцу:
– Открывай окно.
11
Секундная стрелка часов на пульте катится вниз, будто в пропасть. И я ощущаю бессильную легкость, падаю за ней. Осталось три с половиной минуты. В комнате напряженное молчание, девушка молчит, не сопротивляется, не молит о пощаде. Слышатся крики полицейских и сигналы машин с площади. И гомон зевак, собравшихся посмотреть невиданное представление.
Через три минуты ее выбросят из окна. Сначала выстрел в голову. Только качнется податливой волной лен волос. И безвольной куклой ее тело выскользнет в оконный проем. Глухой удар о мостовую. И вскрик толпы.
Я должен остаться с Камалом. Должен. Держаться за него, словно клещ, вцепиться, не отпускать, пока он не выпустит все до единой ракеты по Саддаму. Пока не буду уверен, что товарищу Сталину ничто не угрожает.
И тогда я убью Камала.
И все же сердце трепыхается под ребрами. «Молчи, молчи», – шепчу ему. Оно не слушается, рвется из груди. Скоро убьют мою любовь. Понимаю это так ясно, что в груди что-то сжимается в камень, горит. И так же ясно мне, что я умру вместе с ней.
Открываю глаза. Осталось две с половиной минуты. Пальцы ложатся на клавиатуру, из-за нервной дрожи я делаю несколько досадных ошибок. Пара глубоких вдохов, сердце бьется в такт с содроганиями летящей секундной стрелки. Несколько команд. Перенос системы управления на мобильное устройство. Удаление пользователя. Блокировка.
Тревожно пищит индикатор датчика движения.
– Вижу активность на четвертом этаже, – говорю, не поворачиваясь, и голос мой звенит напряжением. – Камеры отключились.
Щелкаю по клавиатуре. Взмахиваю руками, кричу в запале:
– Выведены из строя! Разбиты! Сразу в двух местах!
Камал подходит своим мягким шагом, склоняется над пультом:
– Покажи…
Вывожу на главный дисплей план здания. Четвертый этаж. Тревожно моргают красным квадратики помещений в разных крыльях здания, окошки камер наблюдения зернятся отсутствием сигнала.
Осталось две минуты.
Камал мгновенно оценивает ситуацию:
– Проникновение. Заблокируй лифт, изменения ситуации сообщай немедленно, – поворачивается к окну. – Шульц, Стоун – со мной. Полак – выбросишь девчонку через две минуты. Секунда в секунду. Пусть видят, что, несмотря на любые провокации мы всегда пунктуальны.
Щелчки затворов, и автоматчики выбегают из комнаты, Камал – последним. Со мной остается только девушка и Полак.
Стрелка летит по циферблату, секунды растянуты чехардой мыслей. Убираю ладонь с клавиатуры и осторожно, стараясь не щелкнуть, снимаю пистолет в наплечной кобуре с предохранителя. Выкручиваю регулятор громкости рации и зеленый индикатор пластиковой коробочки гаснет.
– Первый, Первый, – щелкаю тангентой. – Сработали датчики в южном крыле третьего этажа.
Выжидаю пять секунд, снова включаю передачу:
– Первый, Первый, слышишь меня? Вторжение в южном крыле!
– Тебя не слышно, – говорит Полак за моей спиной, – проверь рацию.
– Черт, – кручу в руках передатчик, щелкаю лихорадочно тангентой. – Первый! Первый!
– Не слышно, – повторяет безразлично Полак.
– Черт! – кричу, и нервы дрожат, как струны. – Дай свою! Срочно! Там вторжение!
Оборачиваюсь, протягиваю быстро руку. И хотя я не смотрю на девушку, чувствую, что она мгновенно узнала меня.
Полак косится на часы. Осталась минута с четвертью. Снимает с жилета разгрузки рацию и протягивает мне:
