объяснить?
— Да, — согласился Барс, — мне понятно — почему. Но кто мне расскажет — как? Ведь магия тоже наука.
— Никто, — не задумываясь, ответил Берендей, — а магия, безусловно, наука, причём одна из самых сложных. Вот только все наши знания вам бесполезны, ваших же тут не знает никто.
— Идите своей, только своей дорогой, витязи. Мы всегда придём к вам на помощь. Ваши друзья всегда будут нашими друзьями. Ибо, не буду лукавить, это недостойно, вы последняя наша надежда. Хотите вы того или нет, судьба целого мира в ваших руках. Позвольте мне назвать вас братьями, — слишком уж близко свёл Творец наши судьбы.
— А меня — сестрой, — Королева подошла и с улыбкой обняла за плечи обоих друзей, — ибо ваша гибель — это и наша кончина, хоть мы и бессмертны. Пусть дорога ваша будет лёгкой, пусть деревья расступятся, а горы склонятся перед вами.
— Да не промочим мы мокасины и не собьются с тропы наши собаки, — добавил Акела и пояснил, — это пожелание из нашего мира.
Все приняли это как должное, только Барс улыбнулся и покачал головой с едва заметной укоризной.
…Рано утром, едва Солнце позолотило вершины деревьев, на лёд реки, отделявшей Древний Лес от мира людей, вышли четверо: Акела, Барс, Царь Берендей и принц Дорин. На окраине леса стояли провожавшие их эльфы, — самый почётный караул, какой они только в состоянии были измыслить — Королевская Чета и самые достойные эльфы, им в спину неслась их песня.
Завораживающе-мелодичный напев, которым они прощались, звучал невесело, но в звенящем хрустале грусти прорывалось чистое 'динь!' серебряного колокольчика — надежда на победу и встречу. Они шагали по потемневшему льду, оставляя песню позади. Светлая грусть тихонько уходила, освобождая место новым впечатлениям и старым тревогам.
— Слушай, Берендей, теперь, получается, мы и тебе братья? — с интересом спросил Барс.
— Да. И я горжусь этим, если хочешь знать.
— Мы тоже, но я не о том. Понимаешь, кто вместе пролил кровь, спасая друг друга, по нашим законам даже ближе кровной родни.
Берендей недоумённо смотрел на Барса, не понимая — что он хочет этим сказать? Акела прятал улыбку, он уже понял, — куда клонит его хитромудрый друг.
— Получается, что через нас эльфы и гномы породнились, — со смехом заключил Барс.
— 'Так подружить евреев с казаками ещё не удавалось никому…', — хохоча, процитировал Акела строчку песни Андрея Макаревича, написанную в честь юбилея Александра Розенбаума.
Берендей с гномом очумело уставились сначала на них, потом друг на друга, затем разразились хохотом. Берендей, правда, тут же осёкся и прицыкнул на них.
— Вы с ума, что ли, сошли? Если мы будем так громко веселиться, нас орки утыкают стрелами раньше, чем мы их заметим. Не забудьте о Диких Охотниках, никто заранее не знает, кем они окажутся в следующую встречу — друзьями или врагами.
Когда Солнце стало садиться за лес, путники разбили бивак. Костёр, конечно, штука неудобная, по нему нас легко могут засечь, но как прикажете без него ночевать в лесу зимой? Устройство шалаша и приготовление ужина заняло немного времени. От мяса Царь отказался, обойдясь фруктами и эльфийскими хлебцами. Кусок копчёного мяса был разделён на три части и уничтожен. Запили трапезу из эльфийских фляжек.
— Удивительно, — раздумчиво заметил Акела, — заметь, Андрей, что Толкиен описал всё это так точно, словно сам странствовал здесь. Как такое объяснить?
— Никак не объяснить, — отозвался Барс, — слишком мало информации. Может, какой-нибудь прорыв сознания. Или хорошо изучал легенды, которые, как выясняется, всё-таки имели под собой почву.
— О чём вы? — поинтересовался Берендей.
Акела объяснил.
— Что, настолько точно? — усомнился Царь.
— Да практически один в один, словно жил здесь.
— Творец этих миров, — чуть подумав, сказал Берендей, — создал многое по разумению своему, но понять его часто не может никто. Причём, не только люди с их коротким веком, но даже и Перворождённые.
Оранжевые блики костра плясали на лицах путников, тёмной стеной стоял лес. Кричала ночная птица. На ложе из пихтовых лап, завернувшись в эльфийские плащи, можно было не бояться любого холода. Сэр Толкиен и здесь оказался точен. Огонёк трубки маленьким маяком выхватывал на секунды из тьмы лицо Дорина, вызвавшегося нести первую стражу.
Ночь прошла спокойно. Наскоро перекусив, они тронулись дальше через сумрачный лес. Из низких тёмных туч стало слегка пробрасывать снежком. Вдруг гном, замыкавший группу, негромко охнул. Все трое резко обернулись, хватаясь за оружие, и остолбенели. На краю опушки, которую они только что миновали, раздвинув грудью кусты, стоял и смотрел на них сказочный зверь.
Вырвавшийся из-за угрюмых туч солнечный лучик освещал дивное видение-ожившее предание древних времён. Снежно-белый конь с золотой гривой и таким же хвостом до земли, только изо лба рос витой золотой с белым рог. Единорог! Видимо, кто-то из них выдохнул это вслух. Единорог, не поворачиваясь, сделал большой скачок в сторону и исчез в чаще. Все зачарованно молчали, забыв перевести дух. Первым опомнился Берендей.
— Уже много веков никто не встречал Единорога. Это знак необычайной удачи.
— Значит, побьём супостата, — бодро отозвался Барс.
Глаза Лесного Царя сердито блеснули, но он сдержался и спокойно сказал: 'Вы просто не понимаете, что это значит. Ваш приход в наш мир разбудил силы, о которых мы и не подозревали. Это очень важно и очень опасно. Но встретить Единорога, — всё-таки знак большой удачи'.
— Да не волнуйся, брат, — Акела впервые назвал так Берендея, — это не легкомыслие. В нашем мире, если всё принимать всерьёз, — сойдёшь с ума. Вот и выработалась у нас защитная реакция, — улыбка, шутка. Серьёзность момента мы понимаем, просто внешне проявляем это по-другому.
— Невесёлый у вас, должно быть, мир, — вздохнул гном.
— Да ничего, мы привыкли, — усмехнулся Барс.
Инцидент был исчерпан.
На третий день похода они забрались почти в непроходимые дебри. Лес был старый, на многих стволах виднелись заметные задиры от медвежьих лап. Судя по высоте содранной коры, мишки здесь водились нехилые, а чащобные участки шли почти сплошь. Оно, конечно, не задерёт, но и лишняя докука им совершенно не нужна. Сплетение сухих и жёстких лиан то и дело преграждало путь.
Ножи держали в руках постоянно, вкладывать их в ножны не имело смысла. Дай Бог здоровья тому грушевскому кузнецу Добруше, клинки рассекали и кусты и лианы одним прикосновением. Но чащоба — это полбеды. С того момента, как они в неё влезли, Акелу не оставляло знакомое чувство неловкости.
Ничего нового, опять кто-то за ними наблюдал, оставаясь незамеченным. Он покосился на спутников. Андрей незаметно косит глазами по сторонам, Берендей держится как-то насторожённо. Один гном бодро топал по снегу, ворча что-то под нос.
— Чувствуешь? — мимоходом спросил он Барса.
— У нас вырос «хвост», причём давненько. Берендей, — окликнул он негромко Царя, — ничего не чувствуешь?
— Ещё как, — сквозь зубы отозвался тот, — кто-то идёт за нами.
— Что? — насторожился Дорин, — за нами следят?
— Да, — коротко ответил Барс, — что делать будем?
Ответить никто не успел. Метрах в десяти впереди них из кустов вынырнул невысокий мужчина, одетый в меховую одежду и, что-то крикнув, выставил вперёд руки с открытыми ладонями, показывая, что безоружен. Не опуская рук, он неторопливо подошёл к ним. Остановился метрах в трёх и стал в упор разглядывать их узкими щёлками глаз. 'Кеологи, траствуй', — вспомнилось Акеле и он невольно
