А я ему:
— Слип.
— Ну вот, Ники. Сейчас я тебе расскажу все в деталях, как и что. Импорт, экспорт — в общем, все- все.
— Я слушаю тебя, Слип.
— Ты же помнишь, Ники, как я сказал, что мы будем возить на Ямайку шезлонги?
— Помню.
— Ну так вот, во время этой своей поездки ты должен сделать две вещи. Произвести анализ рынка.
— Анализ рынка.
— Сперва ты должен выяснить, как у них там с шезлонгами и нет ли уже лежаков. Походи по гостиницам. Сходи на пляжи, посмотри, есть ли там желающие заиметь шезлонги. Поговори с народом. Сечешь, к чему это я?
— Секу.
— Во-вторых, ты должен выяснить, что повезешь с Ямайки. Короче, импорт-экспорт.
— А разве у них там на Ямайке не один экспорт?
— Нет, Ники, старик, ты ошибаешься. Тебе не хватает широты кругозора. Я это говорил только про кофе, но на самом деле там полно чего можно экспортировать. Взять хотя бы бокситы.
— Ты хочешь, чтобы я вывозил бокситы?
— Они к тебе в чемодан не поместятся, приятель. Ты вообще слыхал про бокситы?
— Ни разу.
— Ну и ладно. Давай лучше про кофе.
— Кофе? Так ты серьезно?
— Ямайский кофе «Синие горы». Самый лучший в мире кофе.
— А «Нескафе»?
— Тьфу ты, Ники. Иногда прямо сил с тобой нет. Я тебе толкую про натуральный кофе. Про самый натуральный из натуральных. Японцы за него столько йен выкладывают, что в самую большую копилку не затолкаешь. Америкашки пьют его слабеньким — экономят, видите ли. Здесь, в Британии, его совсем не пьют — оно и понятно, надо ведь, чтоб его и привозили откуда следует, чтобы это был настоящий высокогорный кофе, с тех самых синих гор, у которых и вершин за облаками не видать. Это золотая жила, старик, надо нам взять ее под контроль.
— Как же нам это сделать? — «нам» проскочило как-то само собой, хотя через океан я должен был переться в одиночку.
— Что ж, брат мой, сейчас я преподам тебе еще один урок. Мне рассказывала об этом моя бабушка. У нее брат — фермер. Ты слушаешь?
— Слушаю.
— Понимаешь ли, там, на Ямайке, есть большая кофейная фабрика. Там кофейные зерна обжаривают, перемалывают, пакуют, ну, в общем, все-все. Есть там большие кофейные плантаторы — они могут с фабрикой никаких дел не иметь, а быть сами по себе. Они обжаривают зерна, перемалывают их — а могут и не перемалывать — и продают какому-нибудь международному дилеру. Япошки — те даже фабрику себе прикупили. Так что кофейные эти плантаторы они либо сами по себе, либо сбывают часть на фабрику, сечешь? Мы с ними не общаемся.
— Секу. Не общаемся.
— И есть еще маленькие фермеры.
— Пигмеи, что ли?
— Кончай придуриваться, Ники, у тебя и шутки все дурацкие. Они маленькие фермеры, у них, может, всего по два — по три акра. Ну, обжаривают они там, что удалось собрать, и продают туристам. А что осталось, приходится тащить на фабрику — выбора-то у них нет, не попрутся же они в Токио. Так что они сбывают все в Департамент торговли чуть не себе в убыток. А Департамент продает товар в Токио с четырехкратной накруткой.
— С четырехкратной.
— Так что наша с тобой задача, Ники — мелкие хозяйства. Бери у них зерна — немножко у одного, немножко у другого. И не стесняйся торговаться. Скажи, что приедешь еще, и тогда уж возьмешь намного больше. Сбивай цену, когда только можно. Выгоды они своей не упустят, хоть и не с туристов. В первый раз возьми туда с собой пустой чемодан. Ты едешь на разведку. С экспортной лицензией пока возиться не будем, главное — расходы окупить. Привезешь полный кофе чемодан, сможем даже стоимость билетов вернуть. Сечешь? Потом уж начнется настоящий бизнес. Ямайский кофе в Лондоне и по такой цене, чтобы можно было подступиться.
— Да еще шезлонги!
— Вот-вот, — он совсем разошелся, вскочил и давай воздух кулаками мутозить. Потом выдохся и снова сел.
— Мы будем миллионерами, — говорит. — И когда у нас появится база, мы начнем торговлю с Сенегалом.
— Да, а я и забыл.
— А зря, Ники, это долгосрочный бизнес, долгосрочный и долговечный. Не забыл про модус операнди?
— Как уж тут забудешь.
— Ну вот, а сейчас нам нужно все во всех деталях обдумать.
И мы стали обдумывать этот самый модус во всех деталях.
Я повел Норин к миссис Шиллингфорд.
Этой миссис Шиллингфорд был девяносто один. Еще до последней отсидки меня раз послали к ней на общественные работы — грядки там вскопать, или еще какая хрень. Я покопал чего-то, натер мозоль. Вот мать вашу, думаю, издевается что ли судья, шутки шутит. Подошел к двери, постучал.
— Прошу прощения, миссис Шиллингфорд, — говорю, — мозоль натер, больно — сил нет, понимаете, о чем я?
— Понимаю, как не понять, — говорит, — копать-то оно тяжело, верно? Может, желаешь чашечку чаю, чтоб отдохнуть?
— Благодарю, миссис Шиллингфорд, очень даже желаю.
Мы пошли в дом, выпили чаю, поговорили о том, о сем. Оказалось, у нее ревматизм и подагра, на одну сторону не слышит, на другую не видит, да и вообще все не очень, с обеих сторон. Каждый раз, как я заходил, по полчаса минимум искали ее очки. И еще одно за ней водилось. Страсть как любила болтовней заниматься.
— Да уж, — говаривала она, — огород — тяжкий труд, но дело хорошее. У меня на родине был огород, а в нем тебе и батат, и банан, и фасоль зеленая, и хлебное дерево. Да только поди вырасти. И вот что я тебе скажу, молодой человек: думаю, мы сможем договориться. Раз в неделю один час ты работаешь у меня в огороде. Потом идешь в дом, если хочешь, помогаешь мне прибираться и стряпать. Ну, что ты на это скажешь?
— Прибираться? — говорю, — Стряпать, миссис Шиллингфорд? А что, если кто-нибудь прознает да всем раззвонит, что я, мол, бабой стал?
— Так будь мужиком.
— Как это?
— Скажи им, что это не их собачье дело.
— А, — говорю, а сам сомневаюсь, что они от этого ржать надо мной, как гиены, перестанут. Спасибо хоть, с огородом завязал. И стала она учить меня стряпать.
Сидела, как пень, двигаться еле-еле могла, ни хрена не видела, моргала на меня, на плиту да на овощи, которые я от зеленщика припер, и командовала, как, куда и чего. Не успел я сварганить первый свой тушеный ямс с подливкой, как уж понял: я лучший повар в Уолтемстоу, а ты попробуй только возразить. А после — и колоказия вареная, и бананы зеленые жареные, и рис с горохом да яйцами, и фасоль всякая, и
