родные здесь.
Мы отошли в сторонку. Я сел, а сам все трясусь. Надо мне успокоиться. Только глаз от него никак не могу отвести.
Говорю ему:
— Что ты-то здесь делаешь, придурок?
— Врач дал знать в участок. Там знали, что у меня свой интерес.
— Свой интерес насчет Норин? Ах ты ублюдок, мразь, ах ты…
— Перестань, Ники. Ей ведь этим не поможешь. Мой интерес был следить, чтобы с ней ничего не случилось, и именно из-за тебя, ты уж извини, конечно. Ее брат передал мне, что ты ему сказал по телефону, так что мы с тобой потом потолкуем, посмотрим, что можно из этого вывести. А сейчас ты немножко успокоишься, навестишь свою девушку и постараешься ее не огорчать, так я говорю?
Вот ублюдок. В коридоре увидел мать и отца Норин, и с ними Рики. Мы с ними были знакомы черт знает сколько лет, еще когда мы с Рики учились в одном классе. Его отец по воскресеньям иногда водил нас на футбол. А теперь из-за меня порезали их дочь.
Они сидели там и молча смотрели на меня.
Потом ее отец поднялся и медленно подошел ко мне.
— Ничего не говори, Ники, не надо. Мы знаем, что ты тут не виноват; Рики нам сказал. Мы знаем, что ты не стал бы делать ничего, что причинило бы боль Норин. Будет лучше, если мы пока не будем ничего говорить друг другу.
Ее мать плакала. Я подошел к ней, и она меня обняла. Сдохнуть мне, если я знал, что до этого дойдет.
Из-за ширмы вышла медсестра.
— Пожалуйста, подождите минуты две, потом можете зайти. Только успокойтесь, успокойтесь, не надо плакать, а то вы и ее тоже расстроите.
Через две минуты мы зашли за ширму.
Норин сидела на стуле. Она ссутулилась, побледнела и была похожа на птичку.
Когда мы вошли, она подняла голову.
— Семнадцать швов, — сказала она.
Он начинался оттуда, где растут волосы, между ухом и глазом, и спускался по щеке к самой шее. Узкий шрам. Нож фирмы «Стэнли». Потом я узнал, что ее держали и велели не дергаться, а то будет хуже. Они подстерегли ее на улице, недалеко от дома — она шла из гостей.
Она сидела на стуле, потом встала, подошла к матери. Потом к отцу. Потом к Рики. Ко мне она подошла последнему и обняла.
— Норин…
— Не говори ничего, Ники, зачем. Я и так знаю, что ты здесь ни при чем. Не знаю, что это было, но точно знаю, что ты тут ни при чем.
Я тоже кое-что знал точно. Я его достану.
Я слышал этот Голос, и рано или поздно я с ним разделаюсь.
— Они говорят, видно почти не будет, — сказала Норин.
Потом, в среду, Дин Лонгмор повез меня в Гатвик. Это, типа, аэропорт.
У Дина все тело болело, но шрам от шеи до пупа заживал потихоньку.
Я тоже мучился. Внутри все кипело. Дико хотелось кого-нибудь порешить.
Норин понимала — я должен ехать. Билет купил — значит, должен ехать, к тому же не навсегда ведь. Я ехать не хотел, хотел остаться и кого-нибудь порешить. Я думал о ней постоянно, каждую треклятую минуту. Но ехать надо — никуда не денешься. А думаю всю дорогу о ней. И ненавижу — ненавижу кого-то, вот только не знаю, кого.
По всему выходит, я дезертир.
Промчались по Майл-Энд-роуд, мимо Тауэра, потом по Брикстону.
— Дин, — говорю ему, — у тебя чего, в самом деле проблема, старичок?
— Ты о чем?
— Ну этот твой, как его, аркан с репой, совсем тебя что ли за яйца прихватил?
— Чего?
— Джипчик этот ты тоже заарканил? Что-то больно хорош он для этого, нет?
— Джипчик угнатый, Ники, понятное дело.
— Угнатый! Новая модель — наверняка тут маяк стоит. А говорил, блюдешь это самое, Дин!
— Как же я могу везти тебя в Гатвик на законной тачке, ты сам посуди. Во-первых, у меня нет пока бабок на новый япский джип. Во-вторых, это типа неприлично. Не твой это стиль, старик, не твой уровень.
Рехнуться можно.
По Стрезам-Хилл промчались под сто шестьдесят, эх, да пошло оно все.
На автостраде залупили под двести: я с прошлой ночи держался на бутылке виски и кaликах, этот Дин балдел от того, что арканил долбаные тачки.
Приехели в Гатвик на час раньше. Написано: Гатвик.
— Что дальше-то, Дин? — спрашиваю. — Куда идти-то?
— Ты хоть раз летал, Ники?
— Ну… как тебе сказать…
— Я тоже. Ты лучше у полицейского спроси.
— Вот дерьмо.
Припарковали джип на парковке. Ни он, ни я не привыкли парковаться на парковках — только брать с них тачки привыкли. В этом Гатвике терминалов два, но это что мне, что Дину — пустой звук, так что какая нам парковка нужна, да хрен ее знает. Взяли мой чемодан из багажника. Увидели знак «НА ВЫЛЕТ», поняли: мне туда.
Людей там море. Погоди-ка, давай в «Справку», тихо-спокойно, без паники.
— Я это… на самолет, — говорю.
— Надо же.
— У вас тут это… вылетают? Один, — спрашиваю.
— Вылетают, — отвечает, — и не один. А вам сколько надо?
— Мне два: один — моего приятеля до дома подбросить, а другой — меня на Ямайку.
— На Ямайку вас? Так это далеко.
— Ну да? А я-то думал, сразу за Сассексом.
Она поглядела на меня, как на свежего дерьма кучку.
— Ну вы, приколисты, — говорит, — а ну спрашивайте, чего надо, не то сейчас разжую и выплюну.
— Это так вы, значит, вежливо разговариваете с клиентами, мисс?
— Какой же ты, солнце мое, клиент? Ты даже не турист. Как захочу, так с тобой и буду говорить, а ты и не заметишь ничего. Ты, наверняка, даже не знаешь, как жалобу подать.
Тут мы с Дином попадали со смеху. Ведь так оно и было.
— А что вы делаете, когда все вылетят? — спрашивает Дин. — Не хотите прокатиться по еродрому, а? А потом по пивку, идет?
Видела бы она его шрам.
— Может, лучше с моими детишками поиграете, — отвечает, — они как раз вам ровесники.
Она все мне показала-рассказала: и где билеты брать, и где у них таможня и прочее. И как на этот их хренов самолет садиться. Я поблагодарил ее, очень милая тетка. А она подмигнула. И титьки у нее что надо.
