отговорить контр-адмирала.
Тимур всем спокойно объяснил:
— Отказаться не могу. Я дал Слово.
И прыгнул.
Я услышал эту историю от самого Тимура, когда забежал к нему в редакцию. Он был в кургузом пиджачке, который ему не шел. А щеку Тимура прочерчивала широкая темная полоса.
— Перебрал и подрался? — ехидно спросил я его.
— Обижаешь, Камов, — с достоинством ответил он мне. — Ударило в воздухе стропом[58]. Даже потерял на несколько секунд сознание.
Тимур прыгнул вниз головой. Когда парашют раскрывался, одним из тросов его полоснуло по лицу.
Оказывается, имел свою историю и кургузый пиджачок. Когда Тимур с темной полосой на лице ехал на своей машине в адмиральской форме, ему не давали проезда гаишники. Они принимали его за ряженого и пугались, едва не падали на асфальт, когда читали в служебном удостоверении фамилию «Гайдар» и должность: «Редактор газеты 'Правда' по военному отделу». Пришлось временно переодеться в пиджачок, который из-за посещений начальственного буфета в «Правде» стал заметно тесноват.
Остальным жизненным премудростям Тимура учили в семье Соломянских.
Последние годы перед арестом Лия Лазаревна служила редактором на студии «Союздетфильм». С кинофабрикой сотрудничал и Аркадий Петрович: чинил чужие бездарные сценарии. За это, правда, хорошо платили. Но в титрах он нигде не значился. Фильм о Тимуре оказался единственным, который был поставлен по оригинальному сценарию Гайдара, но уже перед самой войной[59] .
В 1936 году у Соломянской арестовали нового мужа. Удача в этой драматической ситуации заключалась в том, что брак был гражданским. По документам Лия Лазаревна по-прежнему считалась женой А. П. Голикова-Гайдара. И ее не стали заталкивать в тот же воронок, что стоял у подъезда[60].
А у Гайдара к тому моменту вдруг закончилась полоса неудач. Писал он по-прежнему мало, но Детгиз и другие издательства Советского Союза неожиданно осознали, что Гайдар — главный детский прозаик страны. Главными детскими поэтами считались Самуил Яковлевич Маршак и Корней Иванович Чуковский.
Книги Аркадия Петровича выходили теперь практически каждый месяц. Иногда — по две-три кряду. Материальное положение его резко улучшилось. А тут еще в Детгизе придумали выплачивать ему гонорары в виде регулярной зарплаты. В конце года он получал остаток заработанных денег. Финансовые проблемы стали реже отвлекать его от работы.
Когда Аркадий Петрович появлялся по своим делам на киностудии в Лиховом переулке, Соломянская кидалась ему навстречу. Она все чаще, обворожительно улыбаясь, давала ему понять, что готова приступить к воссозданию дружной и счастливой семьи.
Гайдар при всей любви к Тимуру, которого он мог бы снова видеть каждый день, в обсуждение этой лучезарной перспективы не вступал.
Отказ начать все заново дался ему тем более трудно, что он продолжал любить Соломянскую. По дневникам его видно: Аркадий Петрович знал обо всех значительных событиях в ее жизни. Ему сообщали знакомые. Гайдар часто вспоминал Пермь, дом, где они жили, вечера, когда они встречались после работы и читали вслух новые книги. И много обо всем говорили. В истории их маленькой семьи это было самое солнечное время (что в разговорах со мной подтверждала и Л. Л. Соломянская).
Но Гайдар пришел в этот мир с потомственным, генетически закрепленным чувством собственного достоинства. Оно культивировалось в роду Сальковых, в роду его матери, более 300 лет, пять или шесть поколений. Это чувство самоуважения не позволяло ему забывать предательство и хамство. И еще: человек математически точного ума, Гайдар не повторял ошибок.
Когда же бывшая теща сообщила ему об аресте Соломянской, по сути, давно чужой жены, ему в тот же миг вспомнилось все. Недолгие семейные радости и множество страданий. Помимо в быту неизбежных, было много нарочито мстительных, без которых вполне можно было обойтись. Со стороны Соломянской орудием для причинения постоянной боли стал Тимур — главный человек в судьбе Гайдара.
Но когда Аркадий Петрович, ничего теще не обещая, положил трубку и спросил себя: «Что будем делать?», то сам же себе и ответил:
— Спасать!
После звонка Гайдар был не на шутку встревожен: и тем, как сложится судьба бывшей жены, и тем, что будет с Тимуром, который оставался с бабушкой. Кроме того, участь матери — «врага народа» могла искалечить всю дальнейшую судьбу мальчишки.
Гайдар, пока через давних знакомых, начал первые хлопоты.
Но их прервала…
Я услышал ее от самых осведомленных и верных Аркадию Петровичу людей — от Фраерманов.
Помню славное, незабываемое время, когда раз в неделю, по пятницам, я приезжал к ним на Большую Дмитровку. Здесь, в квартире, где была написана «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви», до войны собирались «Конотопы».
Когда я приходил, Рувим Исаевич усаживался в своем кабинете в старинное кресло. Я включал магнитофон «Весна». И Рувим Исаевич, блестящий собеседник, чуть иронично, посмеиваясь, начинал рассказывать о тех самых тридцатых годах. А Валентина Сергеевна, которая хлопотала на кухне, время от времени что-то добавляла своим громким, решительным голосом[61] .
От них-то я и услышал, что вскоре после гибели Николая Полякова и ареста Соломянской с самим Аркадием Петровичем произошла фантастическая история, достойная пера великого сказочника Гофмана[62].
Аркадий Петрович шел по Леонтьевскому переулку. Вдруг мимо него проехал шикарный мерседес с красным флажком на крыле. В центре флажка были белый круг и свастика. Лимузин остановился возле германского посольства. Ворота мгновенно распахнулись. Двое служащих в полувоенном вытянулись, провожая глазами автомобиль, в котором ехал посол.
Там, за воротами, находилась чужая территория, частица той страны, с которой в ближайшие годы предстояло воевать. А пока что посол гитлеровского рейха разъезжал по советской столице с фашистским флажком на крыле.
Гайдар остановился у ворот, что встревожило милиционера в будке. Обычно люди спешили пройти мимо посольства как можно быстрее. А этот человек в гимнастерке не только не прошел — остановился.
— Тебе чего здесь надо? — испуганно и грубо спросил милиционер. — Давай проходи.
Аркадий Петрович немало в жизни повидал: бедствовал, бродяжничал, голодал, много раз бывал на волосок от смерти. Но всегда, при любых обстоятельствах, сохранял чувство достоинства, которое ему привили родители. Гайдар терпеть не мог, когда незнакомые люди начинали говорить ему «ты». Или проявляли грубость. Аркадий Петрович мгновенно взрывался. Так взрывается любой из нас, если кто-то начинает скрести ножом по дну тарелки.
Вот почему на грубый, хотя и законный вопрос часового: «Тебе чего здесь надо?», Гайдар с улыбкой ответил:
— Хочу бросить бомбу!
Гайдар полагал: этот неотесанный малый с наганом на поясе сначала от неожиданности дернется, потом рассмеется и уйдет обратно в будку.
А милиционер побледнел, глаза у него выкатились, и он дунул в свисток. Выскочил еще один милиционер. А с ним те двое немцев, что открывали ворота.
