жалобным.
– Это было что-то ужасное. Она не оставила после себя и следа. Ни разу не позвонила. Ни разу не написала. Все это убедило меня в бессмысленности любви. После этого отец стал называть ее сукой, и я тоже.
– А теперь вы не могли бы ее найти, чтобы поговорить?
– Это было бы ни к чему. И потом я уже сказал – для меня она умерла.
– А может, вам еще не поздно научиться играть на пианино?
– Это будет навевать мне грустные мысли о жизни, которой я никогда не имел.
– Вы могли бы забыть о той жизни и жить настоящим?
– Только не на этой неделе – на этой неделе я должен сосредоточиться на процессе.
Я снова встретилась с Захарией – на следующий день он уезжал в Азию. Он сказал:
– Сара, вы растете на глазах, даже несмотря на то, что пациенты вас так изводят. У него перестал болеть желудок и прошли ночные кошмары. Он научился управлять своими чувствами, завел отношения с женщиной и даже с успехом ведет процесс. По-моему, это потрясающее достижение.
– Но какой ценой оно мне досталось. Захария по-доброму улыбнулся.
– От вас потребовалось огромное мужество, чтобы со всем этим справиться.
Я слегка расслабилась, полагая, что, может быть, мне воздастся за труды.
– Похоже, он действительно научился управлять ситуацией. Только я не знаю, как он себя поведет, если его уволят.
Захария откинулся на спинку стула и задумался. Перед ним на столе лежал раскрытый учебник японского языка.
– Мой вам настоятельный совет: не колеблясь госпитализируйте его, если почувствуете, что вашей безопасности что-то угрожает.
– Спасибо за совет. К счастью, до этого дойти не должно.
Захария проводил меня до двери своего кабинета. Его отъезд вызывал у меня беспокойство.
– Счастливого пути. Может, к вашему возвращению лечение вступит в более благоприятную фазу, – сказала я.
В понедельник Ник оставил на автоответчике сообщение: «Процесс проигран. Прийти не могу. Увидимся в среду». Голос его дрожал, слова звучали неразборчиво. Я даже подумала о том, чтобы позвонить ему, но я сама отучала его от общения вне сеансов и боялась послужить плохим примером. Кроме того, это лишь подчеркнуло бы, что он не в состоянии побороть кризис без моей помощи. Да я и так встречалась с ним по три раза в неделю.
36
В среду Ник явился на пятнадцать минут позже. Он стоял посередине приемной, держа в руке пиджак. Узел галстука был распущен. Когда он проходил мимо меня, я уловила запах пота. Очевидно, он уже несколько дней не был в душе.
Он был возбужден, не мог усидеть на месте и все время расхаживал по комнате.
– Эти сучьи присяжные! Они видели, в каком состоянии мозги у этого парня, но у них так и не хватило ума признать корпорацию виновной! – Он бил кулаком по ладони. – Готов поклясться, что их купили. Как бы мне хотелось выкопать что-нибудь против этих компаний! Я бы их так вздрючил!
Он пробежал рукой по волосам, шмыгнул носом и, извинившись, ушел в ванную. Когда он вернулся, я спросила:
– Вы что, стали употреблять кокаин? Он истерично рассмеялся:
– Отлично, доктор! Просто замечательно! Вы что, сами наширялись?
Пока мы смеялись, я думала, как мне вести себя с ним дальше.
Он улегся на кушетку, положив руки под голову. Его голубая рубашка прилипла к телу.
– Меня вздрючили на все сто. Это может служить ответом на ваш вопрос?
– Что это означает?
– Это означает все, о чем только можно мечтать. Проигрыш. Траур. Джин. Безработица. Голод. Несчастье.
У меня сердце ушло в пятки, когда я смотрела, как он елозит по кушетке.
– А как на это отреагировала компания?
– Обердорф о-о-о-чень любезен. Сами знаете. Накормил приговоренного бифштексом перед повешением. Они ждут конца месяца, чтобы вручить мне уведомление.
– А может, до этого не дойдет?
– Ха! С какой планеты вы свалились?
– Адвоката нельзя увольнять каждый раз, когда он проигрывает процесс.
– Им не нравится мой подход. Я ведь говорил, что Мак Катчен нашел кое-что у меня в делах.
– Нет, не говорили.
