объясниться.
– Нет, – покачал головой Рокэ, – вы будете объясняться не со мной, а с Создателем, если, разумеется, он захочет вас выслушать. Когда мы вернемся в лагерь, вы получите полчаса на завещание и личные письма, затем вами займется Его Преосвященство, после чего вы будете расстреляны.
Оскар не сказал ни слова, лишь отдал честь, повернул коня и исчез.
– Эр Рокэ! – От волнения Ричард забыл и о том, что Алву следует называть монсеньором, и о том, что приказы Проэмперадора не обсуждаются. – Это несправедливо. За что?!
– За пренебрежение приказом, которое могло повлечь фатальные последствия, – соизволил пояснить Ворон, – думаю, мы остановимся именно на этой формулировке.
– Но не повлекло же, – прошептал совершенно раздавленный Дик.
– Если б повлекло, расстрелять следовало меня.
Алва отвернулся. Разговор был окончен. По крайней мере силы продолжать у Дика не было, у него вообще не было сил ни на что. Сона продолжала идти рядом с Моро, светило солнце, впереди по желтеющей траве скользили, постепенно укорачиваясь, тени двух всадников. Где-то вдалеке текла Рассанна, а в лагере ждали их возвращения. Первый бой закончился победой, но что будет дальше? С Оскаром, с ранеными, с пленными, со всеми ними?
1
Епископ Бонифаций, всклокоченный и благоухающий, как питейная лавка, подплыл к Проэмперадору и обвиняюще поднял палец.
– Вы не разбудили меня, герцог, хоть я, смиренный, не раз говорил, что желаю узреть, как вразумляют забывших Создателя разбойников.
– К сожалению, Ваше Преосвященство, – невозмутимо сообщил Рокэ, – мы должны были передвигаться очень быстро и очень тихо. К тому же вы легли спать и, судя по тому, что я слышал, проходя мимо вашей палатки, спали весьма крепко.
– Это так, – кивнул Преосвященный, доставая походную флягу, – я спал и видел сны, а богоугодное воинство сражалось со злокозненными и нечестивыми. За вашу победу, герцог! Говорят, было шумно?
– Не очень. Ваше Преосвященство, если вы уже проснулись…
– Проснулся, – кивнул епископ, – как роза под лучами утреннего солнца и как жаворонок, лелеемый летним ветром.
– Тем лучше. У нас появились люди, нуждающиеся в исповеди и предсмертном утешении.
– Воистину все бренно! – Бонифаций бережно завинтил крышку и убрал флягу за голенище отнюдь не пастырского сапога. – Но погибшие за веру утешатся в пышном саду среди куп бледных роз, вкушая… Не важно, что именно, главное, утешатся. Кто ранен, герцог, я их знаю?
– Раненых довольно много и четверо, похоже, смертельно, но сначала вам предстоит исповедовать приговоренного к смерти.
– Вы меня не путайте, – возмутился епископ, – одно дело исповедовать отходящего брата моего в олларианстве, а другое – обращать язычников, которые упрутся, аки мулы, знаю я их. Да и поделом им, хотя куда я денусь. – Бонифаций со вздохом посмотрел на сапог, но преодолел искушение и гордо произнес: – Я готов нести свет и милосердие.
– Сначала милосердие, – поправил Алва, – свет потом. Вам придется исповедовать генерала Феншо.
– С ума сошли? – Густые брови епископа взлетели вверх. – То есть где ваше милосердие, герцог? За что?
– Рокэ, – бросился в бой молчавший до этого Вейзель. – Пора заканчивать с этой шуткой. Осел свое получил, но издеваться над таинством исповеди грешно.
– А вот перевязь с него надо снять к кошачьей матери, – вмешался Савиньяк, – пусть походит в полковниках, полезно…
– Нет, господа, – голос Проэмперадора был совершенно спокоен, – я не шутил, такими вещами не шутят. Оскар Феншо умрет, это лучшее, что он может сделать.
– Но он же совсем мальчишка! – Вейзель явно не верил своим ушам.
– Что ж, значит, ему повезет умереть молодым, я могу ему лишь позавидовать, мне это не удалось!
– Я согласен, что молодой Феншо виноват. Он ослушался приказа, чуть не погубил пошедших за ним людей и не погиб сам, но намерения у него были самые добрые. Молодость горяча, он устал от бездействия, ему хотелось подвигов. Кроме того, за ним охотно идут люди и со временем…
– Если б люди за ним не шли, – холодно заметил Рокэ, – еще можно было бы раздумывать, но они идут. Если Оскара Феншо сегодня не расстрелять, он «со временем» заведет в ловушку не роту, а армию. Тогда поздно будет думать.
– Изрядно сказано, – вмешался епископ, – токмо судящий о грязи на чужих сапогах должен почаще взирать на свои. Сколько раз, Рокэ, нарушали приказы вы?
– Право, не помню. Но, Ваше Преосвященство, нарушая приказы, я вытаскивал моих генералов и маршалов за уши из болота, в которое они влезали по собственной дурости. Если б у Феншо хватало ума нарушать приказы и побеждать, он бы стал маршалом, а так он станет покойником.
– И малая жестокость бывает плотиной на пути кровавой реки, – пробормотал епископ. – Что ж, «и
