– Пожалуй, – согласился Эмиль.
– Монсеньор, – завопил маленький человечек с грушевидным носом. – Я закончил! Я первый! Я!
– Очень хорошо, – кивнул мастеру Рокэ, – я обещал десять?
– Да, монсеньор.
– Получишь пятнадцать. За неудобство. Тоже мне, «барсы». Орут, как драные кошки.
– Монсеньор, – дружно выкрикнули еще два брадобрея, – мы тоже готовы.
– Отлично. Поделите оставшихся, и полу?чите каждый по десять.
Возликовавшие цирюльники под одобрительные выкрики гвардейцев бросились к новым жертвам. Солдаты откровенно наслаждались зрелищем, подначивая то мастеров, то пленных. Вываленные в пыли, лишившиеся роскошных седин бириссцы представляли собой куда менее внушительное зрелище, чем час назад. Они по-прежнему зло блестели глазами, но это не пугало, а смешило. Ночные ду?хи, гордые воины, ведущие свой род от Бога-Зверя, исчезли, осталась кучка дурацкого вида людишек с загорелыми лицами и исцарапанными белыми черепами.
Первый маршал невозмутимо повернулся к Шеманталю.
– А теперь – повесить. По очереди. Начиная с, – герцог ненадолго задумался, – с самого ушастого.
– Всех? – деловито уточнил новоиспеченный генерал.
– Всех, – кивнул Проэмперадор и пояснил: – В любезном отечестве все так и норовят облагодетельствовать родичей за казенный счет. Я следую общему примеру и намерен накормить досыта местное воронье. Причем не за счет моего короля, а за счет его врагов. Чувствуете разницу?
– Но почему вы решили начать с ушастого? – Вейзель не зря славился своей обстоятельностью.
– Все должно иметь свой смысл, Курт, а еще лучше – два. Мы их уже обрили, значит, надо это обстоятельство использовать. Да, прикажи?те собрать шерсть, не пропадать же добру!
Епископ Бонифаций шумно втянул воздух и почесал в затылке.
– Герцог Алва, я взываю к вашему милосердию.
– Зачем, отче? – улыбнулся Ворон.
– Мне положено, – пояснил священник, – сначала воззвать к милосердию сильных мира сего, а потом попробовать обратить язычников, но, – толстяк брезгливо выпятил губу, – они не обратятся… Кстати, о милосердии, у вас нет при себе касеры?[142]
– А у вас уже кончилась? Помнится, мы наполняли фляги одновременно.
– Увы, сын мой, – скорбно покачал головой олларианец, – все прекрасное в этой жизни быстротечно…
– …как сама жизнь, – закончил герцог, протягивая флягу. – Шеманталь, чего вы ждете?
– Его Преосвященства… Мешки-то им на бо?шки надевать или как?
– Нет, – отрезал герцог, – эти кошки как-никак воины, пусть умрут с открытыми глазами.
– Будет сделано, – сказал таможенник и отъехал.
– Вы меня спасли, – сказал епископ, засовывая флягу маршала в седельную сумку.
– Пора кончать, – сказал Вейзель, утирая лоб, – проклятая жара…
– Монсеньор, – святой Алан, ну куда он лезет?! После ночи, после сцены в овраге?! – Монсеньор, бириссцы отпускают пленных, мы не можем… Мы не должны… Мы…
– Ричард Окделл, – голос Алвы был ледяным, – я готов отпустить любезных твоему сердцу «барсов», если вы возьметесь лично проследить за тем, как их кастрируют, лишат правой руки и, кроме одного, ослепят. В таком виде они могут убираться на все четыре стороны.
Дику показалось, что он ослышался. В горле запершило, стало трудно дышать, а он-то думал, что навсегда избавился от детской болезни.
– Молодой человек, – примирительно заметил олларианец, – видимо, не видел пленных, отпущенных этими разбойниками.
– Он много чего не видел. Ну что, Окделл, ваше слово?
Дик какое-то время потерянно молчал, открывая и закрывая рот, а потом дал шпоры коню. Сона, возмущенно заржав, прыгнула вперед и помчалась в степь. Проклятая роща осталась позади, в лицо ударил раскаленный, пахнущий горечью ветер.
2
Старинная башня рвалась к раскаленному вечернему небу. Кто и когда поставил ее здесь, посредине плоской, открытой всем ветрам степи, Ричард не знал, но она возникла на его пути, темная и таинственная, как наползающая ночь. Юноша с некоторой оторопью разглядывал мощные стены, опоясывающие верхнюю площадку зубцы, на которых, казалось, покоился кроваво-красный солнечный шар, кружащихся над бойницами ширококрылых птиц.
Степь стремительно темнела, Сона нетерпеливо перебирала ногами – наверняка хотела пить. Нужно было что-то решать, а Ричард не мог оторвать взгляда от раскаленной бездны, которая когда-нибудь заберет Ворона. Когда-нибудь, но не теперь… Смотреть на небо в час заката, да еще такого – накликать беду, но беда уже случилась. Оскар мертв, пленные мертвы, а сам он сбился с дороги и не представляет, куда его занесло. Днем с высоты башни, возможно, он увидит Рассанну, хотя что может дать река, кроме воды? Возвращаться к Рокэ казалось невозможным. Отправиться в Тронко? Что он скажет? По всем законам он теперь дезертир.
