Она собралась написать Рене сразу же, как только узнала, что тот жив и в Эланде, но надо было придумать, как доставить письмо по назначению. Михай ни в коем случае не должен был ничего знать, но сейчас мужа не было. Его вечерние отлучки длились не менее трех ор, так что времени хватало. Был и гонец, способный добраться до Фронтеры и найти там надежного человека, который переправит письмо в Эланд.
Еще три месяца назад Ланка писала бы быстро и решительно, но теперь она обдумывала каждую фразу. Кто-то мудрый и циничный сказал, что корона или убивает, или делает умнее. Ланка старалась выразить свои мысли так, что, попади ее послание в руки кого-то, кроме Рене, тот ничего бы не понял. Зато герцог не мог бы усомниться как в том, что письмо предназначено ему, так и в том, кто автор послания.
Принцесса засиделась за полночь. Наконец все было готово, и Илана позвонила условным звонком. В коридоре раздались тяжелые, но мягкие шаги, и в комнату вошел молодой гоблин. Ланка приглядывалась к нему давно. Она довольно быстро научилась отличать гоблинских наемников друг от друга и часто пользовалась этим. Поскольку большинство обитателей Высокого Замка пришельцев ненавидели, боялись и презирали одновременно (Михай, хоть и прибегнул к их услугам, не являлся исключением), доброжелательный интерес жены регента пробудил в могучих черноволосых воинах ответную симпатию. Ланка не раз прилюдно восторгалась их медвежьей силой и выносливостью, сетовала на то, что мужчины- люди вырождаются, если уже не выродились, жадно расспрашивала о житье-бытье в горах.
Особенно принцесса сдружилась с молодым воином по имени Уррик пад Рокэ, который неосторожно обронил, что, к сожалению, гоблинские женщины при всех своих достоинствах интересуются лишь продолжением рода и поддержанием очага. Услышав такое, Ланка принялась говорить с молодым чужаком о поэзии и живописи, показывать ему картины старых мастеров, объясняя, что хотя суровая жизнь в горах сохранила в народе Уррика мужество, силу и благородство, но она же лишила их многого, прекрасного и неизведанного. При этом таянка всячески подчеркивала свою слабость и беззащитность. Однажды Уррик застал ее в слезах и узнал, что регент не только изменяет ей с кухонной девчонкой (у гоблинов сословные ограничения и супружеский долг были весьма суровыми), но и, пойманный с поличным, ее же оскорбил. Ланка рыдала на груди чужака, шепча, что бежала бы в горы к настоящему народу, если бы не знала, что самый ее вид у большинства соплеменников Уррика вызовет отвращение. Молодой горец был сражен. Именно в этот момент он понял, что любит женщину из племени людей и к тому же жену того, кому служит. Открытие это сначала повергло Уррика в ужас, но потом он рассудил, что защищать слабую, одинокую женщину, оскорбленную собственным мужем, – его святой долг.
С этого времени он возненавидел регента, а Ланка поняла, что может рассчитывать на гоблинского офицера.
Принцесса не сомневалась, что Уррик доставит ее письмо старой няньке, приехавшей в Таяну еще вместе с Акме, но к старости осевшей вместе с мужем-егерем на арцийской границе. Старая Катриона, которую Рене знал чуть ли не с рождения, найдет способ переправить послание из Фронтеры в Идакону. Ланка еще раз перечитала написанное, сложила письмо, но запечатывать не стала – Уррик пока еще не читал по-арцийски, Катриона же читать не умела вообще, а лишний раз продемонстрировать обоим полное и безграничное доверие не помешает. Улыбнувшись самой себе, жена регента вышла к Уррику. Кстати, приручая молодого гоблина, она и сама привыкла к его внешности, а могучая стать и гибкие красивые движения нового друга в последние несколько недель заставляли принцессу задуматься о том, стоит ли хранить верность все более теряющему определенную сноровку Михаю. Разумеется, когда она вернет Рене, она и думать забудет обо всех остальных, но пока… А почему бы и нет? И почему бы не сегодня?
Зеленая горка пользовалась в Гелани дурной славой. Одни по ночам там видели какие-то огни, другие утверждали, что слышали крики и смех. Городские стражники не раз появлялись в этом глухом местечке в самое разное время, но никого и ничего не находили. Наиболее осведомленные базарные кумушки утверждали, что на горке когда-то стоял иглеций, в стародавние годы оскверненный нечестивцами, чьи неупокоенные души привязаны к месту их грехопадения.
Сама же горка вовсе не казалась зловещей. Круто обрывающаяся в сторону Рысьвы и более полого сбегающая в сторону Лайерского предместья, она заросла колючей ежевикой, лещиной и черной бузиной. Попадались поляны и проплешины, на которых почему-то ничего не росло, зато в трех или четырех местах вверх рвались группы сосен и лиственниц, видимо, посаженных разумной рукой, так как росли они строго по кругу. Тогда же, наверное, принесли на горку и несколько кустов роз, которые, на удивление любому цветоводу, заботились теперь о себе сами и цвели так пышно, словно росли в оранжерее под бдительным присмотром умелых садовников.
Неподалеку от плоской вершины Зеленой горки кто-то соорудил странный памятник, представлявший собой высокий обелиск на массивном, сложенном из грубо обработанных гранитных глыб основании. Когда- то это сооружение было окружено невысокой стеной, которая почти вся развалилась – уцелел только один кусок, на нем в солнечные дни любили греться одичавшие кошки. С ними за добычу спорили вороны. Птицы вообще чувствовали себя здесь в полной безопасности – окрестные мальчишки свято верили, что тех, кто подобьет какую-нибудь живность на горке, целый год будут преследовать неудачи. По той же причине люди избегали собирать там ягоды и цветы, а бродяги не устраивали своих лежбищ.
Роман обо всем этом узнать не успел, но, когда эльф, следуя за своим провожатым, миновал жилые улицы и очутился на узкой тропе, извивающейся среди места, помнившего иные дни Преданный крался впереди, иногда оглядывался – проверял, идет ли за ним Роман. Роман шел. Подъем был нетрудным, и вскоре они очутились у памятника. Отсюда тонущая в туманных сумерках Гелань была видна не так хорошо, как с башен Высокого Замка, но ряды черепичных крыш, высокие деревья и еще более высокие стрелы соборов и иглециев притягивали к себе взгляд, вызывая сосущую тоску. Бард, однако, не мог себе позволить грустить или предаваться воспоминаниям. Заглушив все чувства, он оглядывался, пытаясь в сгущающихся сумерках высмотреть хоть какое-то подобие прохода.
Короткий рык Преданного раздался сверху – рысь стояла на уцелевшем куске каменной кладки. Либр живо взобрался туда же, используя расщелины и выбоины. Оказалось, фундамент сооружения не сплошной, а представляет собой неглубокий квадратный колодец с очень толстыми стенами. Стены эти ступенями понижались внутрь и ступенями же шли вверх, плавно переходя в гранитный четырехгранник, украшенный стершимся барельефом.
Роман легко спустился вниз и сразу же обнаружил лаз. Видимо, несколько камней, подмытых дождями или весенней талой водой, рухнули. В образовавшееся отверстие легко мог протиснуться небольших размеров медведь, что уж тут говорить о гибком эльфе. Бард в последний раз взглянул в темнеющее небо – только на западе дрожала лилово-алая тревожная полоса – и следом за Преданным шагнул внутрь, благословляя свои глаза, нуждавшиеся в свете не сильнее, чем глаза кошек. Впрочем, прозрачная ночная тьма, разбавленная звездным и лунным светом, и тяжелый мрак подземелья разнятся между собой, и Роман все же засветил небольшой голубоватый шар. Для человека света не хватило бы, для эльфа и рыси было более чем достаточно.
Первое, что он обнаружил в подземелье, было грубое изображение прыгающей рыси и надпись, выцарапанная на известняковой плите, вмурованной в пол. Полустершиеся, неровные буквы складывались в имя «Стефан-Аларик-Кенстин Ямбор Аррой Волинг» и дату «20-й день Лебедя, 2008 год».
