овдовеет, она могла бы стать его женой. Но возненавидеть циалианское покрывало Соле не пришлось. Как всегда, толстая Аугуста разузнала все новости и разнесла их по замку.
Во-первых, герцогиня пришла в себя, и ей лично ничего не угрожает. Во-вторых, медикус боится за ребенка, полагая, что ему мог быть нанесен серьезный вред, и предлагает прервать беременность. В- третьих, Эстела сошла с ума, так как, придя в себя, набросилась на герцога, обвиняя его в измене, чему она якобы сама была свидетельницей. Глупость, конечно, потому что Делия ре Фло, которую герцогиня «застала» со своим супругом, не выходила из замка. Но Эстела никому и ничему не верит, и то, что происходило в ее опочивальне, не поддается никакому описанию. Женщина рвалась убить и мужа, и Делию, выкрикивала жуткие оскорбления и проклятия, и в конце концов Корнелиусу пришлось прибегнуть к магии и заставить ее выпить снотворное.
– Не позавидуешь монсигнору, – заключила Аугуста, – если беременная что в голову вобьет, ее не убедишь. Понимаешь? А эта еще и головой ударилась! Да она всегда была сумасбродкой! И гордая, как Проклятый. Если герцог и грел бы чужие постели, уж я бы его не осудила, понимаешь?
Еще бы Сола не понимала!
– Что ты собираешься делать? – Вопрос Ларэна вырвал его из потока бессмысленной животной радости.
– Что делать? – переспросил Эрасти, разглядывая свои руки. – Не знаю… Я хотел бы остаться здесь еще немного.
Эльф молчал, и человек добавил:
– Если это невозможно, я уйду прямо сейчас.
– Это возможно, – обронил Ларэн, – ты уйдешь, когда и куда захочешь, но я должен знать, куда и когда. Сейчас можешь не отвечать…
– Отчего же, – вскинул голову Эрасти, – я уйду зимой, когда можно будет пройти через болота, а пойду я в Эртруд.
– Не в Арцию?
– В Арцию? – Эрасти удивленно поднял темную бровь. – Почему я должен идти в Арцию? Что я там позабыл?
– Разве ты не хочешь отомстить?
– Я не стану мстить Анхелю.
– Почему? Ты не веришь в его предательство или по-прежнему любишь его и потому прощаешь?
Он задумался. Иногда выразить словами то, что кажется очевидным, труднее, чем скрыть незнание в потоке витиеватых фраз. Эльф ждал ответа, было ясно, что он его не отпустит, пока не поймет. Эрасти поднял голову.
– Я попробую объяснить. Я не верю, что меня предал Анхель, я это знаю. Знал и раньше, до того, как ты мне об этом сказал. Кольцо…
– Его можно украсть.
– Можно украсть Кольцо, но не слова, с которыми мне его передали.
– А во-вторых, хотя довольно и первого довода.
– Во-вторых? – Церна кривовато улыбнулся. – Анхель не может жить спокойно, пока жив я. Понимаешь… – Ну как объяснить вечному и прекрасному созданию, наивному даже в своей мудрости, то, что может понять лишь смертный?
– Не понимаю, объясни.
А эльфы, оказывается, умеют шутить. Отчего-то это открытие поразило его больше, чем собственное чудесное спасение и осознание того, что в Тарре живут не только люди и что многое из того, что он почитал сказками, существует или существовало.
– Я жду, Эрасти.
– Может, это прозвучит глупо, но Анхель хотел того же, что и я, – справедливости и милосердия для тех, кто не может позаботиться о себе сам. Ради этого он пошел против семьи, был готов на все, даже на смерть. Это он открыл мне глаза…
– Ты прощаешь его из чувства благодарности?
– Я не прощаю его. Ларэн, ты сам завел этот разговор, так выслушай меня до конца, мне и так трудно говорить, мысли расползаются, как котята из корзинки. Если я сейчас не смогу объясниться, я этого никогда не смогу.
Эльф больше не перебивал, только смотрел огромными синими глазами. Похоже, этот разговор был ему очень важен.
– Понимаешь, Ларэн, – Творец, как же мало слов в арцийском языке! – Анхель верил в то, что делал. А я поверил ему. Я не верил ни в Творца, ни в Антипода, но Свобода стала моим богом. Свобода для всех и Милосердие для тех, кто в нем нуждается. Мы двадцать раз были готовы за это умереть, но мы не умерли, а победили. И все пошло не так. Нам казалось, что стоит выполоть сорняки, и тут же мир зарастет лилиями и виноградом. А вместо одного большого зла из земли полезли десятки малых, каждое из которых хотело стать большим… Наверное, я говорю глупо?
– Отнюдь нет. Продолжай.
– Анхелю было труднее, чем мне. Он был первым, я – вторым. Решал он, и решения эти часто были не такими, как мне хотелось, как когда-то нам обоим виделось из Мирии. Он все больше и больше становился императором, а я оставался резестантом.
В конце концов мы перестали понимать друг друга. Он считал, что по-другому нельзя, а я считал, что
