нельзя делать то, что делает он. Иначе зачем было нужно городить огород и свергать Пурину? Чтобы стать такими же, ну, разве что чуток лучше? Наша дружба была очень крепкой, она выдержала два года власти, но потом мы все же рассорились. Когда он приказал подавить голодный бунт. Да, голодных на улицу вывели сторонники Пурины, предварительно выкатив им вина. Да, не брось Анхель на усмирение тяжеловооруженных всадников, пьяная толпа разнесла бы не только императорский дворец, но и всю столицу. Но ведь они действительно были голодными, им было плохо.
Во времена Пурины в Мунте жили лучше, чем в провинциях, а после нашей победы всем стало одинаково худо. Анхель считал, что он справится с голодом и нищетой, но для этого ему нужно было остаться у власти. А я видел, что ему, прежде всего, нужно сохранить власть. Он, конечно, постарается накормить и защитить своих подданных, но для него они стали уже не целью, а средством, что бы он ни говорил.
Мы поссорились, это было ужасно. Мы орали друг на друга, как торговки на базаре. В конце концов я хлопнул дверью. Анхель крикнул мне вслед, чтобы я образумился. Утром мы встретились и заговорили о делах, но все это было враньем. Я думал несколько месяцев, а потом все же вернул подаренное кольцо и сказал, что ухожу.
Я решил все начать сначала. Товиус Эртрудский не лучше свергнутого нами Пурины. Я подниму восстание, а потом… В Эртруде все должно быть иначе, чем в Арции. Если мне повезет, люди увидят, что можно жить без зла, лжи, ненависти. Свобода для всех и милосердие к слабым, что еще нужно человеку? Ты молчишь?
– Я слушаю. Мне кажется, я понимаю, чего ты хочешь, но почему ты решил, что Анхель тебе враг?
– Если у меня получится, он поймет, что зря предал сам себя. Анхель – гордец, он не смирится с тем, что я смог то, что не удалось ему. Победи я, жизнь Анхеля окажется зачеркнутой им самим. А вот если я погибну, он будет прав, по крайней мере в глазах других. Значит, и вправду есть только один путь, путь меньшего зла, по которому он и пошел.
– Ты тоже так полагаешь?
– Нет. Пусть я проиграю, но покажу дорогу. Рано или поздно, но кто-то докажет, что власть может быть сильной без жестокости, а властелин оставаться человеком.
– Значит, ты все-таки простил?
– Может быть, и так, – Эрасти пожал плечами, – по крайней мере, я не хочу платить Анхелю его же монетой. Эртруд нас рассудит… Я уничтожу Товиуса, и, если в Эртруде забудут, как бояться солдат и кланяться сильным, это и будет и моим ответом Анхелю и, если хочешь, местью.
– Нет, Эрасти, – рука Ларэна коснулась его плеча, – ты не поедешь в Эртруд. Возможно, люди потом и поймут то, о чем ты говоришь, но не ты и не сейчас это им расскажешь. Тебя ждет другая участь, и ты сам ее только что избрал…
Графиня Койла шумно чмокнула сестру в осунувшуюся щеку и защебетала обо всем и ни о чем. Эста равнодушно слушала болтовню Марион. Она не сомневалась, что та приехала по приказу отца, которого многочисленные члены семейства Фло не осмеливались ослушаться. Когда Старый Медведь исчерпал силы и аргументы, он велел Марион покинуть своих многочисленных отпрысков, отправиться в Тагэре и «вставить своей сестре мозги». Эстела прямо-таки слышала низкое отцовское рычанье. Отец на стороне Шарля, он ее никогда не поймет. Делия как-то сумела доказать свою непричастность, Шарль же поклялся, что с женой Рауля у него ничего не было и быть не могло, и эти мужчины поверили ему, а не ей. Но она еще не сошла с ума, она знает, у кого в замке густые черные локоны и каких усилий стоит это Делии. Дурак Шарль не знает, что его любовница каждую ночь наматывает прядки на привезенные из Канг-Хаона глиняные валики, она бы тоже могла это делать, но она не терпит лжи даже в малом. Ее красота – это ее собственная красота. До последнего лета ей казалось, что этого достаточно, но Шарля привлекла похотливая кошка, фальшивая и внутри, и снаружи. А теперь ей, Эстеле Тагэре, предлагают поверить, что ничего не произошло.
Она не знала, как Делии удалось подкупить таких верных и честных людей, как жена капитана крепости Аугуста и медикус Корнелиус. А может, они покрывают не Делию, а Шарля? Ведь то, что герцога не было в замке, знали все, вот они и сказали, что видели в это время его любовницу в ее собственной комнате. Да, разумеется, так оно и было.
Эста раздраженно прервала сестру.
– Мара, я знаю, зачем ты приехала. Но я не сумасшедшая. Если тебе хочется верить этой крученой твари, верь, но не пытайся мне внушить, что приехала сюда, потому что соскучилась. Отец велел тебе помирить меня с Шарлем. Успокойся, сор из избы я выносить не стану. Я передумала. Я останусь герцогиней Тагэре и матерью наследника рода, а может быть, будущего короля. Я буду вести себя как должно при людях, но Шарль никогда не переступит порога моей спальни.
– Даже когда будешь рожать? – лукаво осведомилась сестрица.
– Это к делу не относится, – отрезала Эстела, – герцог должен увидеть свое дитя, прежде чем его унесут, и он увидит. Никто больше не посмеет сказать, что я забываю обычаи и этикет. Но в той жизни, где я не герцогиня, Тагэре места нет.
– Ну, хорошо, – неожиданно легко сдалась Марион, – спасибо и на этом. В конце концов, у вас и так пятеро, будем надеяться, с шестым тоже все обойдется. Отцу главное, чтоб ты не путала его игру. Лумэнихе незачем знать, что в доме Тагэре нет мира. Кстати, ифранка беременна.
– Вот как? Значит, Пьер наконец понял, для чего нужна жена?
– Боюсь, что нет, – засмеялась графиня Койла, – поговаривают, что Фарбье мало быть дядей короля и он решил стать отцом наследника.
– Кто поговаривает? – Эстела с готовностью поддерживала разговор.
– Проклятый! Да все! И первый Его Высокопреосвященство. Странная вещь выходит. На престоле Арции не должен быть бастард, доказать, что ребенок Агнесы – сын Фарбье, трудно, доказать, что он сын короля – и вовсе невозможно. Что делать?
– Ну, – протянула Эста, – может, еще девочка родится.
