– Может, – кивнула сестра, – но лиха беда начало. У тебя тоже старшая девочка.
– Марион, – в голосе Эсты прозвучал металл, – давай не будем об этом.
– Хорошо, я не стану говорить о Шарле, хотя, моя дорогая, ты просто дура. А если ты права, то дура двойная. Неужели ты думаешь, что есть хотя бы один мужчина, который прожил двенадцать лет с женой, ни разу не глянув на сторону?
– Я же тебя просила…
– Успокойся. Хочешь, я тебе погадаю?
– Зачем?
– Ну, тебе же раньше нравилось.
Ей действительно раньше нравилось. Мара была младше на два года и с детства воображала себя колдуньей, варила какие-то травки, что-то шептала, дарила всем сделанные ею амулеты, в которых магии было не больше, чем волос у лягушки. Все, даже замковый клирик, смотрели на забавы графской дочки с улыбкой, в том числе и на нарисованные ею самой карты, долженствующие изображать давным-давно забытые и проклятые О[61]. Марион же относилась к своим занятиям очень серьезно. Она была убеждена, что именно ее магия защищает семейство Фло от всяческих бед, а чудесное возвращение Эстелы и спасение Шарля приписала своим амулетам. Родственники девчонку не разочаровывали, по их стопам пошел и муж, души в жене не чаявший. Счастливая и всем довольная Мара, обладавшая к тому же удивительно легким и незлобивым характером, жила в глубочайшей уверенности, что является хранительницей семьи. Неудивительно, что она взялась мирить сестру с мужем. Наверняка наговорит ей сейчас с три короба всяких глупостей, сунет под подушку какую-нибудь заговоренную щепку и уедет с чувством выполненного долга.
Эстела с вялым интересом наблюдала, как сестра вытаскивала из бархатного мешочка завернутую в расшитый странными символами платок колоду.
– А у тебя другие карты…
– Да. Мне нарисовал один человек. Он ЗНАЕТ, – таинственно сообщила Мара, и Эста невольно улыбнулась, приготовившись слушать малопонятную, но складную ерунду.
Марион, как и в детстве, заставила Эстелу подержать в руках отчего-то показавшуюся ей ледяной колоду и начала одну за другой выкладывать на инкрустированный перламутром столик карты. Эста рассеянно за ней наблюдала. Сестра со значительным видом вглядывалась в красивые картинки. Кем бы ни был тот шарлатан, который сделал Маре колоду, рисовать он умел. Интересно, сколько аргов содрал он с нее за свой труд. Впрочем, получилось действительно изумительно красиво. Пожалуй, возьмись этот «знающий» за портреты, он бы купался в золоте. Интересно, кого он изобразил в виде всех этих королей и королев, вряд ли «из головы». Такие лица не придумаешь.
– Вот ты, – жизнерадостно провозгласила Марион, показывая на меднокудрую всадницу на красивой золотистой лошади, похожую на Эстелу, как кошка на чайку, – а вот и Шарло, – темноволосый человек с окровавленным клинком в руке прижимался спиной к крепостной решетке, от кого-то обороняясь, – это у нас ифранка, это – папа, это – Рауль…
Дальше Эстела не слушала, пораженная одной из картинок. Высокая женщина с разноцветными волосами положила руку на холку огромной рыси…
– Мара! Что это за карта?
– Папесса, а еще ее называют «Темная Звезда». Успокойся, она не рядом, хоть и близко. Вот если этот паж окажется твоим сыном, то она через эту вот «Большую утрату» еще может его затронуть, но это когда еще будет, если будет… Расклад так далеко не показывает, а ты и Шарло никак с ней не связаны. А ты была права, рядом с ним действительно какая-то королева, но их разделяет Сердце Осени и Глубокая Вода. Можешь не бояться, никуда он не денется…
– Мара, а что означает папесса?
– Ну, точно никто не знает. Она редко выпадает. Вроде судьбы, от которой не уйдешь, дорога во Тьму, высшая магия, смерти всякие… Но она же далеко, ты слушай, что я тебе про королеву говорю. Странно с ней как-то, вроде она есть, и вроде ее нет. О, поняла! Она есть только у тебя в голове… Осенью родишь, и вся эта глупость кончится.
– Мы были правы, за ними действительно наблюдают все, кому не лень, – золотоволосый красавец раздраженно оттолкнул бокал красного вина, – они наблюдают, мы наблюдаем, и целая толпа местных интриганов в придачу, а уж злобы… На десяток Михаев! Когда все это кончится, не могу я больше!
– Излишние эмоции провоцируют на опрометчивые поступки. А ошибка – это хуже, чем предательство, – скрипучий, назидательный голос принадлежал черной каменной жабе размером с хорошее ведро, выглядевшей в изысканной, выдержанной в золотистых тонах комнате более чем неуместно.
– А ты бы мог и помолчать, хотя бы иногда! – Золотоволосый швырнул бокал о стену. – Я действительно больше не могу! Любоваться, как все летит в тартарары. У меня на глазах последнюю надежду убивают, а я смотри и не вмешивайся!.. Даже безнадежный бой, и то счастье…
– Ты знал, на что шел, – невозмутимо ответила жаба, вернее жаб, – и ты прекрасно знаешь, что сейчас главное – выдержка. Обнаружив себя, ты можешь только бездарно и бессмысленно погибнуть, результатов же твое деяние не принесет никаких. И при этом совершенно очевидно, что ожидание подходит к концу. Налицо все признаки. Да, эти люди, судя по всему, достойны сочувствия и уважения, и это очень хорошо. Сейчас их время, и от того, смогут ли они повести себя адекватно, зависит многое. В том числе и наше поведение, но прикрывать их ты не должен. Ты и так несколько раз поступал весьма неразумно. И не ты один.
– Ты прав, извини, но я не каменный.
– Да, – подтвердил жаб, – и в данном случае это очень неудобно, – хотя, в отличие от меня, ты не ограничен в передвижении и можешь лично наблюдать за процессом. Во всем есть свои плюсы и свои
