– Робер, – лицо гоганни озарилось улыбкой. – Ты знаешь, когда вернется… Альдо?
– Когда встретит наших друзей. Они хорошие люди, Мэллит, по-настоящему хорошие. Они тебе понравятся.
– Мне нравятся все, кто верен Первородному и Царственной, – застенчиво произнесла девушка.
Гоганни давно уже называла обитателей Сакаци по именам, ходила в обычных платьях и даже немного ездила верхом, но с Робером и Альдо превращалась в правнучку Кабиохову. Иноходец ее понимал, ведь они были последней ниточкой, связывавшей ее с уничтоженным домом.
– Мэллит, – Робер присел в кресло, стараясь не видеть тени от ресниц на нежной щеке, – я пришел попрощаться.
– Робер едет встречать Первородного?
– Нет… Я должен ехать домой, у меня умирает дед… Понимаешь, у нас есть обычай, он должен благословить наследника.
– Ты будешь старшим из колена Флохова, – кивнула Мэллит, – и узнаешь скрытое. Ты должен спешить, если тайное утечет в могилу, твое наследство уподобится коню без упряжи и клинку без рукояти.
– В нашем роду нет никаких тайн. – Как тяжело гнать от себя то, чего никогда не было, но что намертво впечаталось в душу. Ну почему он тогда проснулся?!
– Ты не можешь этого знать, пока не преклонишь колени перед отцом твоего отца, – Мэллит склонила голову на плечо, рыжая прядка вырвалась из-под зеленой ленты и упала на лоб. – Внуки Кабиоховы хранят ключи, но двери их занесло песком. Правнуки Кабиоховы, как псы, лежат у запертых дверей, и не им их отпереть.
– Я не хочу отпирать никаких дверей, Мэллит, – во имя Астрапа, что он несет?! – Я хочу просто жить. И чтоб все жили…
– Ты вернешься? – тихо спросила Мэллит. – Ты не можешь оставить Первородного, ты ему нужен.
Первородному… А тебе? Нужен ли тебе, хоть немного? Не как собака Первородного, а сам по себе?!
– Конечно, я вернусь, Мэллит, куда я денусь?
Глава 6
Сакаци. Оллария
Два секретаря, врач, шесть камеристок, два повара, две швеи, четыре вышивальщицы, восемь придворных дам, двенадцать фрейлин. С точки зрения Луизы, этого хватало с избытком, но графиня Рафиано утверждала, что столь малочисленная свита – неслыханное унижение для ее величества. Наверное, так оно и было, хотя Катарина Ариго недовольства не выказывала.
Королева не повела и бровью, когда ее переселили в пустовавшие восемь лет покои Алисы Дриксенской. Кое-как прибранные и едва протопленные, они производили впечатление склепа, но ее величество молча куталась в беличью накидку и на все причитания отвечала, что не чувствует холода и что ей во дворце ее супруга ничего не грозит. Луиза не сомневалась, что Катарина Ариго врет, причем нагло. Она мерзла, и она боялась, да и кто б на ее месте не боялся?!
В собственных апартаментах Катарины распоряжались люди Манрика и Колиньяра, и они могли найти не только то, что там было, но и то, чего там не было. В чем, в чем, а в этом госпожа Арамона не сомневалась, в том числе и потому, что дважды присутствовала при обысках как свидетельница со стороны обвиняемой.
Чего искали хурии [68], Луиза не знала и знать не хотела, но ей было противно, словно кто-то рылся в ее собственных вещах. В свое время маменька изрядно покопалась в тайниках дочерей, извлекая на свет божий то засушенный цветок, то список модного сонета, то раздобытое с помощью служанок средство от угрей. Самая невинная вещица в руках Аглаи Кредон превращалась в улику несуществующего преступления, а проповеди о неподобающем и подобающем поведении привели к тому, что Луиза стала держать свои тайны в голове. И все равно смотреть, как в женскую спальню вламываются чужие мужчины, простукивают пол и стены, выдвигают ящики с бельем, выворачивают наизнанку сорочки, было омерзительно. Чем тщательней люди Манриков искали улики, тем больше Луизе хотелось, чтобы они остались с носом.
Катарину Ариго загнали в угол, впереди ее ждали позор и, скорее всего, смерть, но она боролась. Каждым жестом, словом, взглядом, улыбкой. Королева оставалась такой, как и раньше, не изменив ни одной из своих привычек, разве что запрещенные именем короля поездки в аббатства заменили ежедневные чтения.
Разумеется, читали Книгу Ожидания. Женщины в придворных платьях бубнили о кознях Леворукого, возвращении Создателя, справедливости, наказании виновных и оправдании невинных, а Луизе казалось, что она сидит в материнском доме и ждет, когда у погромщиков дойдут до них руки.
Если бы! Будь все так просто, Леворукому пришлось бы побегать, исполняя желания. Смерть, она когда еще придет, а желания – вот они. Девица Кредон первая бы сунулась к Чужому со своей душонкой сначала за красоту, потом за ночь с синеглазым кэналлийцем, а что теперь? Во время бунта она б отдала все, только бы спасти детей, но Арнольд хотел заполучить именно их. Куда он делся и где Цилла?
Если бы она могла плакать о дочке, это был бы знак: та упокоилась с миром. Но живые не могут оплакивать выходцев. У нее нет слез, значит, Цилла где-то бродит… Она всегда была злой, ее девочка, почему?
Слабых и усомнившихся… Умирающий с голоду, да просто умирающий примет любую помощь. Или почти любую… Мать у постели больного ребенка будет слабой и усомнившейся. Приговоренный к казни будет слабым и усомнившимся. Да появись здесь Повелитель Кошек, Катарина Ариго повисла бы у него на шее не
