– Да, господин гуэций. – Прокурор повернулся к бывшему королю: – Итак, на предварительном дознании вы показали, что поздней осенью 398 года Квентин Дорак потребовал от вас казни неугодных ему людей согласно составленного им списка. Вы ему отказали, сославшись на мнение держав Золотого Договора. Тогда Дорак заверил вас, что найдет способ уничтожить Людей Чести, не вызвав осложнений. Вы подтверждаете сказанное?
– Подтверждаю.
– Когда Квентин Дорак вернулся к этому разговору?
– Весной 399 года, когда вынудил двор выехать в Тарнику.
– Расскажите об этом подробнее. Когда именно это было?
– Это было… За две недели до дня Святой Октавии… Сильвестр…
– Свидетель Оллар, – вмешался гуэций, – вы имеете в виду лжекардинала Талигойского Квентина Дорака?
– Да… Да, Кортней.
– Хорошо. Господин прокурор, продолжайте.
Кракл потребовал бы, чтоб его назвали «Господин гуэций», но супрем был умнее. Он вмешивался в показания лишь по мере необходимости. Называть Дорака кардиналом Сильвестром было строжайше запрещено, причем не Левием, а сюзереном.
– Передайте разговор с Дораком так подробно, как вы его запомнили.
– Квентин Дорак сказал, – Фердинанд смотрел в пол, но губы его больше не дрожали, – сказал, что в городе вспыхнет возмущение, направленное против эсператистов, во время которого погибнут опасные для моего престола фамилии, те, кто хранит верность святому престолу в Агарисе, и богатейшие негоцианты. Последнее требуется для пополнения казны.
Я спросил, сможет ли Квентин Дорак остановить погромы, и тот ответил, что это сделает герцог Алва, который вернется в город в праздник Святой Октавии.
Я спросил, какие распоряжения будут отданы городской страже и гарнизону столицы. Квентин Дорак ответил, что комендант столицы Килеан-ур-Ломбах получит приказ не покидать казарм.
Я сказал, что такой приказ не поймут державы Золотого Договора, чьи подданные пострадают. Квентин Дорак сказал, что во время беспорядков приказ будет тайно изъят одним из надежных офицеров гарнизона.
Я не мог одобрить задуманное и сказал, что не желаю гибели невинных, но Квентин Дорак напомнил мне о судьбе моего отца, отравленного Алваро Алвой, и сказал, что Рокэ Алва будет лучшим регентом, чем я был королем. Больше я не возражал.
– Вы не предприняли попытки предупредить хотя бы ваших родственников Ариго?
– Нет, господин, – Фердинанд беспомощно заморгал, явно забыв, как зовут нового прокурора, – нет…
– Почему? – Фанч-Джаррик не был честолюбив. – Вы могли это сделать через вашу супругу.
– Я не мог, – забубнил Оллар, – люди Дорака следили за каждым моим шагом и за каждым шагом моей супруги. Я знал, что нас подслушивают. Если бы я рассказал моей супруге, убили бы нас обоих.
– Благодарю вас, – равнодушно произнес прокурор. – Господин гуэций, обвинение больше вопросов не имеет.
Гуэций повернулся к Ворону:
– Защита может задавать вопросы свидетелю.
– У меня нет вопросов. – Рвущиеся сквозь витражи лучи забрызгали рубаху подсудимого зеленым и алым. Кровь растений и кровь движущихся, дышащих тварей, какая же она разная…
– В таком случае, обвиняемый, признаете ли вы свое участие в заговоре Квентина Дорака против Людей Чести?
– Нет.
– Вы опровергаете слова свидетеля Оллара?
Алва медленно, всем телом повернулся к сюзерену, которого за какими-то кошками спас.
– Король Талига не может лгать, – холодно объявил он.
Глава 8
Ракана (б. Оллария)
400 год К. С. 17-й день Зимних Скал
1
Раньше Ричард восхищался Аланом Окделлом, теперь к восхищению примешивалась боль. Служить ничтожеству и погибнуть по его вине – это страшно и несправедливо. Не будь Ворон по горло в крови, ему можно было б посочувствовать: кэналлиец, как и Алан Святой, оказался заложником верности, и если бы только он! Савиньяки и фок Варзов тоже прикованы к тонущему кораблю, но у них, в отличие от Алана, есть выход: признать наследника богов – не то что склониться перед марагонским ублюдком.
Надо, чтобы после суда Альдо подписал манифест, подтверждающий права дворян, чья служба Олларам не нанесла вреда Талигойе. Юноша схватил бумажный лист, благо перед креслом Высокого Судьи стояла конторка со всем необходимым.
«Мы, Альдо Первый Ракан, – именно так сюзерен начинал свои манифесты, – милостью Создателя
